Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


Попередня     Головна     Наступна




Семен ДІВОВИЧ


РАЗГОВОР ВЕЛИКОРОССИИ С МАЛОРОССИЕЮ



Великороссия

Кто ты такова родом, откуду взялася?

Скажи, скажи начало, с чего произвелася?


Малороссия

От древних казаров род веду и начало

Названий сперва было у меня немало;

Ибо по полунощных рассеянна странах,

В готских, жмудских и других слыла я именах.

В.-Р. И ныне как зовешься — объяви точно мне,

Под ким прежде жила, иль кто подлежал к тебе?

М.-Р. От рассеяний Малой Россиею слыву,

Издавна своими было вождями живу

И неприятелям многим сопротивлялась,

Сильно, храбро и бодро с оными сражалась,

Потом к польским королям стала уж надлежать,

А оттуда отдалась других царей искать.

В.-Р. Кому после в защиту себя привернула

И кому повек ужо служить присягнула?

М.-Р. Российского государя пред всеми почла,

Ему добровольно себя вечно предала

В.-Р. Зачем было тебе от Польши отделяться,

Зачем другому государю предаваться?

Видно, что не можешь при одном долго служить,

Рвешься только туда и сюда переходить;

Одна самовольность тебя к тому доводит,

Которая ненависть к тебе других родит.

М.-Р. Сего вправду сказать ты не можешь про меня,

Будто по самовольности перехожу я:

Но видя толь славного российского царя,

Поддалась ему вечно на турков несмотря,

Кои много раз ко мне дары присылали

И поддачи моей им всемерно желали.

Я ж христианского государя предпочла.

Ему в защищение повек себя дала:

Ибо там силы мои много истощались,

Когда поляки злобно надо мною здевались,

Почему здесь я уже навек утвержденна,

Сильною рукою от врагов будучи спасенна,

В.-Р. Так ты только видно тем вздумала поддаться,

Что не могла своею там силою защищаться,

А не по усердию и верности прямой,

И сидя спокойно пользуешься только мной?

М.-Р. Усердие мое и верность видишь явну.

Добровольну поддачу почет за вещь главку,

Чего ежели бы во мне вправду не было.

Войско б мое себя ему не поддало,

Но искало б в защиту свою власти другой.

Вспомни, что представила я выше пред тобой!

И сего не можешь промолвить ты устами,

Будто одними живу твоими трудами;

Ибо в мирно только время спокойно сижу,

А в воинское и своих всех сил не щажу.

В.-Р. Да где и какие твои силы и сколько?

М.-Р. Войска моего считается ныне столько,

Что можно сто иль больше еще тысяч набрать.

Ежели просто толко числом полки считать,

Но имею десять весьма доволных полков,

Кои из самих лучших состоят козаков.

А о месте и качестве спрашивать странно, —

Оно в своих пределах стройно и пространно.

В.-Р. Есть ли экзерциция воинская у них

И были ль где в походах и именно в каких,

Кто над оными был и есть командир главной, —

Представь, буди знаешь ты, свой вид какой явной.

М.-Р. Хотя экзерциции дальной у мене нет,

Однак к воинским делам привыкла з давних лет

И неутомимой храбростию своей

Притупила неприятельских много мечей.

Про проворство ж мое воинское в походе

Скажу тебе, что было в тридцять пятом годе.

Анны-императрицы последовал указ

Выбрать из козаков сто для пробы один раз

И отослать оних до прусского короля,

Чтоб обучить военной регулы немедля,

Дабы из того лучше было можно усмотреть,

Каких козацкая храбрость есть в себе примет,

Кои за один год так остро обучены,

Что когда в Санкт-Питербурх были приведены

И пред самим государыни оной лицем

Регулу воинскую оказали во всем;

То государыня при многих там господах

Дивуясь, изволила открыться в сих словах:

Довольна б я была,

Когда бы гвардия моя так явиться могла

И так оным козакам награждение дав,

К Глухову означены при указе послав.

Бросили козаков учить регулы с пор тех,

Рассуждая, что природна храбрость у них всех,

За той же государыни на четвертой год (1739)

Миних, ненавидя малороссийский народ,

Когда на вопрос от ея величества дан

Злобно похулить вздумал всех малороссиян,

То притом другой фельдмаршал Лессий обличил

Оную Миниха неправость и объявил,

Что малороссийской народ во всем усердный,

Российскому государству нелестно верный.

И в сопротивлениях воинских так открыт,

Что никто себя там по верности не щадит,

В.-Р. С нетерпеливостию жду от тебя ответа, —

Бывала ль в походах и которого лета!

Скажи мне и про своих начальников главных!

А стройность твою уже вижу в видах явных.

М.-Р. Тысяча пятьсот шестого года

Первой гетман мой был сенаторского рода

Леслав Лянцкоронский. Сей когда мною управлял

Многократно с козаками турков побеждал.

Двадцать восемь лет спустя Венжик Хмельницкий был:

Сей гетман под Заглавем орду мною поразил,

Которая как многочисленна ни была,

Храбрости, однак, моей одолеть не могла.

После сорока лет потом гетман Свирговский,

С которым вместе был и господар волоский,

Одержал над турками четырнадцать побед,

Побив и пленных много погнав за собою вслед.

Году тысяча пятьсот семдесят шестого

Гетман Богданко татар крымских пленил много,

А остальных там же наголову побил всех,

Повоевав, разорил в татарских странах тех.

В.-Р. Знаю уж, что начальники твои гетманы.

Скажи еще признаки (про знаки) и ким преж им даны,

О победах также, если больше имела,

Скажи, над ким и с каким проком где успела!

М.-Р. Я вкратце выше сего объявила тебе,

Много распространять не хотела о себе

И тем побед своих пропустила немало;

Но когда хочешь слушать, скажу и начало,

Козаки издавна воинскими делами

Бывали весьма храбры своими полками.

На крепкой тот город Цариград наступали,

Турков и татар бесчисленно поражали,

Самовольно ходили в помощь царствам иным,

Без платежа служили королевствам другим,

По воинской охоте себя не щадили,

Реки переплывали, моря преходили.

Одна та к принятию великих нужд гнала,

Одна та войной прославляться понуждала,

Не могла терпеть и лета моя живна кровь,

Чтоб не послать куда на брань своих козаков.

Да и сами они нарекали на меня,

Если когда скрою войну, в дому их держа.

С великим стремлением бежали сражаться,

В несказанный труды горели вдаваться,

За отечество, веру и верность все бились.

В многих опасностях бесстрашии находились.

«Доставь, доставь, небо, предков наших целость нам!

Доставь, — кричали, — чтоб мы не служили врагам»!

Россия Малая в целости своей зовусь,

За сынов своих с неприятелями в кровь бьюсь.

Сыновья мои верны пребудут век при мне,

Додержат до конца добру храбрость при себе.

Самопалы, обухи, луки, колчаны стрел

И списы — оружие их было из давних времен.

Тем одним пределы свои преж защищали,

С тем одним и вдаль к неприятелю ступали.

А о множестве толь храбрых козаков моих

Напомню тебе то, что некто сказал про них.

Когда салтан турецкий об них спрашивать стал,

Именем всего общества один отвечал:

«У нас что лоза или байрак, то и козак».

Ибо в малых куренях жили по сту, двести

И побольше козаков согласно все вместе,

Коих упражнение состояло в войне.

Гнали неприятелей звнутр себя и вне

И таким образом славились, побеждая,

Богатились, воински добычи взимая.

В тысяча пятьсот пятом году татар сбили,

Огнем и мечом всю землю их поразили.

До тех пор козаки с выборными своими

Продолжали брань кровну з землями чужими.

Потом Стефан Баторий, король польский славный,

Привел козаков еще в лучший строй и главный;

Ибо чрез год гетмана над ними поставил,

Вольности вновь надал и прежние доставил,

И прислал ему арматы, бунчук з булавою

И всякие воинские припасы з корогвою,

Учредив тож по гетмане обозных судей,

Есаулов, сделав порядок в их стране всей,

Определив также и полковников в полках,

Привилегиями ствердил в вечных временах.

При сем короле первый гетман определен,

Кой в исчислении кратком выше объявлен.

На тысячу миль Азию повоевали,

Тогда и Трапезонт в турков козаки взяли,

И под Константинополем с своими браты

Побрали тож добычи многия богаты.

А при гетмане Шаху (1577 года) молдавцов побили,

Так что все их войско в крайней беде стеснили.

Гетман Петр Конашевич Кафу город достал

И многих пленных своих от турков назад взял.

Он же и под Хотинью так их преодолел,

Что из всего войска едва полк остался цел.

Видишь, как сильна я войском своим была

Прежде, и как под польскою короною жила!

Сего объявления храбрости от меня

Довольно уже, думаю, будет для тебя.

В.-Р. Ах, как ты скучна! ужель тебе говорить лень?

Для сих забав, пожалуй, проводи со мною день!

М.-Р. Достанется и ночи, как загремлю войною.

Храбрость моя пространна, — бодрствуй только со мною!

Я тебе к той точке привела своею речью,

Как жила под Польшею с Запорожской Сечью

И на войнах была з своими козаками.

Побеждая и обладая городами.

А ныне объявлю уже со славой то время,

Как сложив с себя ляхов несносное бремя,

Воевала с ними и с другими народы,

Проходя многотрудно горы, поля, воды;

Покажу и причину, зачем отдалилась;

Представлю, что не без обиды с нею билась.

Начали ляхи к западной церкви приводить,

Несносны дани налагать, за недачу ж бить;

Козацких детей в котлах тиранско варили,

Женам сосцы отрезовали и мертвили.

И что только ко озлоблению вздумать могли,

Производили в деле: грабили домы, жгли.

Для того за такое нарушение церквей

И странное мучение козацких детей,

Выбрав гетманом Тараса над собой всеми,

Сыграли войну под Переяславом с теми,

Где поляков побито премногое число;

Немало тож и в полон в мою страну пришло.

До того ж за тридцать один год в польских странах,

Гетман Наливайко Слуцк и Могилев сжег в прах

И безмерное побил там множество ляхов,

Приводивших к западу восточных козаков,

Кои с тех пор начало к войне возымели,

На ляхов с полками своими зашумели.

Почему те со мною то лестно примирялись,

То опять, нарушая мир, драться вновь рвались.

И как ни начинали жестокую войну, —

Поражали козаки силу их не одну.

По переяславской войне десять лет спустя,

Ляхи козаков войною погубить всех хотя,

Не только успеху в мыслях не получили,

Но и сами еще себя там погубили;

Ибо в прежестоком вымерзли все морозе

И с лошадей падая, погибли в обозе.

А при свободители всей Малой России

Как славно пораженны были ляхи сии.

Храбрый тот Хмельницкий, козаков предводитель,

Много раз оставался над ними победитель.

Он отдалил от Польши всю козаков силу,

Окружил ляхов войском спреди и с тылу,

Там от ревучего треска стогнала земля.

Пала на месте не одна тысяча стеня.

Звук огненных оружий давал эхо лесам,

Слался густой дым в полях по польским головам;

Рвы, долины ровнялись с холмами, горами,

Наполненны были кровавими реками.

А кои и имели счастие в живых остаться,

Начали все от страху в бегство обращаться.

Почему тогда Потоцкий, гетман коронный,

Ободряя всякой полк свой пеший и конный,

Принуждал к сопротивлению козакам тем:

Стыдно, говорил, не защищать себя нам всем,

И хотя ляхи оправиться опять рвались,

Однак, как снопы, при сильных мечах валялись.

Причем, преужасному дождю быть случилось,

Итак все ружье их огненно помочилось.

Сим образом поляки главно пораженны,

Так что все уж к последней беде приведенны.

Сын Потоцкого, два рази ранен стрельбою.

Пал с лошади и умер на оном же бою.

Обоз их разграблен, протчие побраны в плен.

Одна только мертвых осталась на полях тень.

Да Грешинский, который по счастию убежал,

Но и тот от козаков много ран там достал.

Потом того ж шестьсот сорок осьмого году

Ляхи, взяв еще своего много народу.

Собрались под Корсунем с армиею другой,

Где услышав о славной козацкой силе той,

Стали было от страха проломом уходить,

Чтоб и другой армии также не погубить.

Но козаки, приспев, ляхов с лошадей сбили

А пехоту польску так крепко воспятили,

Что поляки и пехота, сшедши с лошадей,

Войну имели с козаками несколько дней.

Где побиты наголову многие из них.

И обоз также ввесь гам бедно разграблен их.

Здесь козаки, при помощи крымского хана,

Пленили Потоцкого, польского гетмана,

И другого Калиновского в полон взяли,

Причем и полководцов много теж побрали.

Заставляла поляков кровна победа та

Просить у козаков оставшимся живота.

В том же годе тот же гетман Зиновий Богдан

Под Пилявцами городом имел с ними брань,

Где он с четырьмя тысячами козацких сил

Да татар столько ж ужасно ляхов поразил.

Шестьдесят тысяч рядовых поляков пало,

А и знатного шляхетства также немало.

Страх и трепет Хмельницкий польского народа

Победил их з под Збаражем того ж года,

Он же и под Зборовом дал себя славно знать,

Вечно будут ляхи тот проиграш вспоминать.

Во время ужасного боя на месте том,

В пророчество беды полякам ударил гром.

И когда трескучие облака наступили,

То и знамена и корогви их разбили.

Не было пищи им, ни корма их лошадям,

Для того всех оных отогнали к козакам,

А сами по неволе той пеши остались,

Не бились уже, но жизни отчаевались.

Ибо окопал их Хмельницкий округ валом

И стеснил войско оных в одном месте малом,

Так что последний конец приходил им уже.

Поели бывшие съестные припасы все,

Почему сделался великой голод у них:

Начали ляхи искать у поле костей гнилых,

3 жадностию ели мясо смрадных лошадей,

Ловили для пищи кошек, собак и мышей.

За одну песю лапку друг с другом в кровь бились.

Страшно и жалко смотреть было, как живились:

За маленькую криху на поединок шли,

Одну оную на тысящиния части влекли;

Иные ж жарку землю кусали зубами,

С конским навозом рвали оную устами.

Смотри, до чего храбрость козацка привела!

Рассуждай, как Польша от ней стеснена была!

Но сего недовольно — скажу еще много,

Что было ей того ж году сорок осьмого.

Козаки под Берестечком с помочю татар

Вступили с ляхами в сильный сражения жар.

Где славны ротмистры с полковником Стадницким

И прочие знатнейшие побиты Хмельницким.

Знатнейших число до пятисот простиралось,

А рядовых всех несколько тысяч считалось.

Один же тот год и под Белу Церковь водил,

Один тот же ляхов и там сильно поразил.

Хмельницкого предводительство и там было,

Хмельницкого счастие и той войне помогло.

Он бесстрашно и горячо вступил в брань с ними,

Разбил тож все их войско полками своими.

Мертвыми телами поля были покрыты,

Тысячи самих знатнейших ляхов побиты,

Чего и Волович, главный их, не избежал,

Сильною рукою ввесь иссечен мертв на землю пал.

Стенание раненых отдавала земля,

Шумела горячей побитых кровью кипя.

Там солнечные лучи тупо проходили,

Густые тени тел мертвых холмы покрыли;

Поля багряным были залиты все блеском,

Рвались леса козацким огненным треском;

Усугублял облаки там густой дым с огнем;

Грозил еще козак ляхам кровавым мечом,

Рвался, ярился или самому в конец пасть,

Иль до остатку избить всю области их часть;

Свивалась пена белым клубком в устах его,

Казала еще гром на ляха врага того,

Искал он по вертепам, пропастям земным, рвам,

Хотел и память истребить к вечным временам.

Таким убежденны будучи ляхи страхом.

Дабы не пошла вся земля их в конец прахом,

Слезно козаков начали о мире просить,

Обещая им все вольности восстановить,

Почему Хмельницкий со всем козацким сбором

И заключил с ними мир с оным договором.

Но к следующему лету понеже опять

Лестные ляхи стали козаков утеснять

И препятствовали сыну его во всю мочь

Взять за себя волоского (вар.: молдавского) господаря дочь.

Для того Хмельницкий, с татарами согласясь,

Мечом порубил ляхов, с Калиновским сразясь,

Который польской оной короны тот гетман

На сем страшном сражении также смерти предан,

И Собесский, староста красноставский скончалсь,

Побежден и убит, как сильно ни опиралсь.

Калиновскому татарин голову срубил,

На копье принес и Хмельницкому сообщил.

А Самуил, сын Калиновского-гетмана,

Побежав от козаков и крымского хана,

Утонул в Бубновке, на мосту обвалился, —

Так погубив жизнь, с оными и не сразился.

Здесь ни один из ляхов не остался в живых,

Пали все на Батозе в немощах сил своих,

По той победе несколько времени спустя

Побиты и под Жванцем, сами побить хотя.

Таким образом они в безмерный страх пришли,

Чтоб к последней беде козаки не привели:

Бросили жилища свои пусты в городах,

Разбежались все по пустынях, горах (вар.: полях) и рвах.

И мертвые тела, кои уже сотлели,

Выгребали, как звери, от гробов и ели.

«Жрите тленные человеческие приправы! —

Кричали козаки. — Все вы ляхи лукавы!

Таким кушаньем кормить вас давно достойно!

Не умели вы нами управлять спокойно.

Зачем было веру нашу ломать стараться?

Зачем было над нами явно издеваться?

Для того ль мы с войском своим жили под вами,

Чтоб пожитки наши грабили вы с жидами.

Дадите ответ за тиранския мученья,

Отметит еще больше небо за озлобленья.

Уже ль вам не ставало пищи, чем жизнь прожить,

Что начали и детей наших в котлах варить?

Вспомните, сколько вы с нами мир заключали!

Представьте ж, как скоро и часто нарушали!

Лесть ваша одна с злобою действовала во всем.

Хотели истребить нас, смучить, побить мечом.

Справедливость, однако, наша победитель,

Предстал нам Хмельницкий, общий наш свободитель.

Пребудет память его у нас в роду родов,

Пребудет вовек и слава храбрых козаков.

Защита наша, правда, не отъемлется нам,

Последует всегда погибель нашим врагам.

Только уж полно вам силы наши впрямь истощать!

Найдем державу, которая будет защищать.

Утеснял Вулкан троян, — вступился Аполлон,

Венера 1 пособляла, Паллада 2 гнала вон.

Злилась Юнона 3 на Енея 4, вождя троян;

Однако он от Венеры к обиде не дан.

Свиреп Нептун хотел отнять Улиссов 5 живот,

Но Минерва вступила за него в кровный пот.

Пойдет солнце прежде от запада на восток,

Нежель мы преступим, уж данной, оной свой зарок.

Воды в реках все скорее назад потекут,

Нежель воины наши себя вам предадут.

Звезды на земле прежде крепко утвердятся,

Земледельцы на небе с сохою населятся,

Вода вспламенится, от огня пойдут воды,

Нежель обратимся к вам в вечные роды»...

Затем, как Хмельницкий от Польши вовсе отпал,

Салтан турецкий Османа-агу прислал,

Дабы со всем войском своим ему поддался

К польскому королю вечно не возвращался,

И в знак милости чрез того ж Османа-агу

Прислал ему саблю, булаву и корогву.

В.-Р. Ты же про турков говорила со мною,

Скажи, кто еще хотел обладати тобою?

М.-Р. Не раз и не два должно б про них еще сказать;

Ибо премного те старались меня склонять.

Да и крымскому хану хотелось мною владеть,

И другим думалось то склонить, то одолеть,

Однак ни на кого из всех оных не смотря,

Хмельницкий, созвав войско свое и ободря,

Российскому государю себя известил,

Ему со всею Украиною поддал и покорил

И пред российским боярином Бутурлиной

В Переяславе тогда ж присягнул вечно в том.

Алексей Михайлович, самодержец славный,

Добровольной поддачи видя мой знак явный,

Монаршую грамоту вольностям доставил,

Все прежние статьи утвердил и восставил.

Итак, когда России надлежать уж стала,

Покажу, как и при ней храбра прежде бывала.

В.-Р. Знаешь ли, с кем говоришь, иль ты забываешь?

Ведь я Россия! Зачем меня пропущаешь?

Для чего не придаешь мне точно подачу

И отнимаешь у меня свою удачу?

Будто к другой России, не ко мне принадлежишь

И при мне, будто без меня, войнами гремишь.

М.-Р. Знаю, что ты Россия, да и я так зовусь.

Что ты пугаешь меня? Я и сама храбрюсь.

Не тебе. Государю твоему поддалась,

При которых ты с предков своих и родилась.

Не думай, чтоб ты сама была мой властитель,

Но государь твой и мой общий повелитель.

А разность наша есть в приложенных именах.

Ты Великая, а я Мала, живем в смежных странах.

Что ж я Малой называюсь, а ты Великой,

То как тебе, так и мне нимало не дико,

Ибо твои пределы пространнее моих,

А мои обширностями поменьше твоих.

Уже ль гора собою над холмом обладает?

Нет, нет! но как сей[?], так та к тому принадлежит.

Кто те почему-нибудь во владении держит.

Так мы с тобою равны и одно составляем,

Одному, не двум государям присягаем, —

Почему почитаю тебя равну себе.

Не говори: как обществу, поддалась и тебе!

Самодержец твой и мой шлет тебя и меня.

Один он отзывает из походу веля,

А не ты республикою повелеваешь мною.

Ничем неумаленна царем и пред тобою,

Оставленна также я при своих чинах всех,

Обнадежена и впредь милостию о тех,

А ты при своих достоинствах пребываешь,

Кои от того ж государя получаешь.

Итак, не можешь и в сем всю меня обидеть;

Как бы ни тщилась чины мои ненавидеть;

От кого ты получаешь, и я от того.

Не достанет только у нас с тобою одного

Того, что чины твои инако зовутся,

А мне также иным названием даются.

Но сие ль для тебя может казаться странно?

Обойди умом все государства пространно,

Вс всяком почти найдешь различие в чинах,

Кое в одних состоят названии именах;

А наипаче во всей Азии то бывает,

Котора свои имеет, наших не знает,

Однако ж сравниваются между собой все те,

Что ж мешает взглядом тебя иметь тоеж и мне?

Посему бы ты визиря капитаном почла,

Потому что Турция сие имя дала;

Киага сел бы у тебя ниже сержанта,

Пашу променяла бы за коменданта.

Муфтая почла б дячком, а сотника — соцким,

Писаря моих полков сверстала б с своим.

Нет, нет, дружок! не изволь (так) думать про меня!

Я почтена от государя, не от тебя.

Он меня в покровительство принял как свое,

То все оставил при мне, что только есть мое;

Привилегий польской короны не отменил

И чины мне прежде там данные подтвердил.

А чтоб лучше ведать ты могла мои службы,

Приводя обеих нас в неразрывны дружбы,

Российские государи чины прибавляли

И свои к прежним моим за верность давали,

В чем, думаю, и спорить не станешь ты со мной,

Ибо многих таких во мне видишь пред тобой.

Что ж? Скажешь: для того дали российской чин,

Что его не имел прежде с моих ни один?

Куда какая ненависть несправедлива,

Стоит осьмого греческих мудрецов дива!

Что всяк царь и король хранил и еще хранит,

В том дерзкая компания твоя (одна) шумит.

Ибо, бывая в оной, мятежь производишь,

За одни токмо места всех к ссоре приводишь.

Каптенармус будучи, не уступишь обозным,

Толкнешь старшин тех полковых по местам розным,

Ефрейтором посядешь судью полкового,

Рад спорить с ним, хотя от него отстоишь много,

А когда уже в аудиторской ранг попадешь,

То и к генеральным старшинам драться начнешь.

Сами святые места терпят твою норму:

Ты, вобравшись в церковь, прешься в первую форму,

Не смотришь, кто б там (же) из моих не стоял,

Для майора ввесь мой малороссийский свет (вар.: чин) мал.

Спешишь напролом к священнику по антидор,

Толкаешь, кричишь: дайте чиновнику простор!

Боишься, чтоб кто с моих тебя не упредил,

Но больш бойся, чтоб священника с ног не свалил.

А мои старшины учтивость наблюдают,

Сию неумеренность смехом провождают.

Случилось мне самому в церкве видеть раз,

Как один капитан побежал (там), подбил глаз;

Ибо зацепился, пал и нос окровавив,

Таким образом и антидор брать оставив,

Вдарился скоро с церкви с глазом подбитым,

Хотел всех упредить, отскочил с носом разбитым.

Безглазым и безносым долго того звали,

И за то, что бедный пострадал, все вступали;

Ибо после того, как (было) в церковь придет,

Оставив все ему формы, всяк из оных выйдет.

А по антидор (однак) боялся уж ходити,

Бунчуковым товарищам вздумал в сем вступити.

Но и тут паки постигло несчастие его;

Ибо ввалившись в форму свыше збору всего,

Зацепился (только) за гвоздь шпажным притупеем,

Совался, бился ногами, наклонясь с тупеем,

Не мог оторваться: так горячести знак дав,

Потащил за собою вон формы целой состав.

Алчно смотрели люди на шедшего с кругом:

«Таку тяжесть, — говорили, — должно везть цугом».

О всех твоих презрениях я [б] не (по) тужила,

Если б правда к тем вела, не нахальна сила.

Ты (сама) собой меня всегда обижаешь,

Государям неизвестно, как поступаешь.

И большие генералы твои меня чтут,

Сравнивая своих с моими место дают.

Знаешь ли, что было пред сим за 13-ть лет,

Как государствовала кротка Елисавет?

С кем сравнивали (а) малороссийских депутат?

Не с генералами ль ведено было сверстать?

В котором числе был там депутат начальный

Ханенко, бывший мой хорунжий генеральный,

Смотри, что (и) иностранной народ французы,

С монархией нашей имеющий союзы,

Публикуют про генеральных старшин моих.

Они с ними равняют генералов твоих,

Генерального ж писаря так представляют,

Что великим канцлером моим называют.

(Но) по крайней мере бригадирами (их) почтем.

И тут видишь, что не без знатных рангов слывем.

Еще ль чины мои тебе кажутся странны;

Вот имеешь от меня вид сходства пространный.

Вспомни бояр и между прочими же стрельцов!

Вспомни бояр между пробывших думных дьяков!

Все те и поныне в пространстве твоем живут,

То ж, как прежде, достоинство и должность несут.

Но названны вновь наречием только другим,

Переименованы именем уж иным,

Так что канцлерами начали называться,

Дворянами и лейб-гвардиею считаться.

Петр Первый, обошед разный земли, царства,

При учреждении своего государства

Много в государстве с пользою узаконил,

А при том и часть чинов в именах отменил.

Да и прежде (того) видны такие ж примеры.

Что инако звались, а были в равной мере.

Зачем много говорить? Сама видишь, знаешь, —

Ассесора с майором не одно ль считаешь?

Хотя сей в воинских, а тот в гражданских делах,

Однак не равны ль те между собою в чинах?

Много больше про меня думай взглядом оных;

Ибо я остаюсь в прежних чинах коронных,

Кои в именах (с твоими) весьма разнятся,

А в сравнении не могут собой остаться.

В.-Р. Ну, полно уже меня приводить в азарты!

Не будь вспыльчива, иное принимай в жарты!

Я только спросила о поддаче мне твоей,

Зачем отнимаешь оную от меня всей;

А ты уж и много обличать меня стала.

Брось пороки считать, что во мне примечала!

Признаю, что не я собой тебе властитель,

Но самодержец наш есть общий повелитель.

Не спорю уж, что он тебя принял с чинами:

Вижу, что и своих часто сравнивал с вами.

Но скажи с миром, о чем выше (за) вопрос гласил,

Выигрываешь войну будто без моих сил?

М.-Р. Да и конечно так! в прежние те времена,

Не надлежа еще сюда, билась я одна,

Многих неприятелей поражала больно.

Вспомни прежню мою речь, признаешь довольно.

Но не думай, будто все представлено мною!

Много там пропущала, говоря с тобою,

И знатнейший только казала воинский бой,

Славнейшую являла храбрость свою и строй.

Итак, видишь и сама мою справедливость,

Какова и без тебя была моя живость.

Не пособляла ты мне в воинско то время,

Как скидала (вар.: свергала) я с себя все лядское бремя.

И за озлобления с оными сражалась.

Храбро, славно и удачно сопротивлялась.

Не была ты и тогда, как к туркам ходила,

Коих одна я не раз славно победила.

Без тебя я и на молдавцов наступала,

Без тебя я их сильной рукой проганяла (вар.: поражала).

Сознай сама, была ль и на тех войнах при мне,

Как многих татар (победой) в плен брала (к) себе?

Еще ль с такой (вар.: тихой) хитростию больш станешь озлоблять?

Еще ль не пора тебе храброй меня признать?

Когда ж Российскому я поддалась уж царству,

То так обе одному служим государству,

Так не можно сказать, чтоб одна всегда билась

И чтоб на многих местах одна я сразилась.

Но как ты, так и я вместе соединялись,

Каждая из нас своими полками бивались;

А к иным местам посылана я и одна,

Текли где с кровью: лето, осень, зима, весна, —

Видели много четыре те года части,

В какие гнала я неприятелей страсти.

Не отнимаю сих от тебя воинских хвал,

Сорван тобой не один неприятельский вал.

И что к твоим принадлежит силам, то твое,

А что к моей воинской славе, то тож мое.

Итак, с времени моей уж сюда поддачи

Покажу особливо и свои удачи,

Как согласился король польский с ханом крымским

Огнем и мечом воевать с царем российским

За то, что я поддала повек (вар.: вечно) ему себя,

То гетман (тот мой) Хмельницкий, сего не терпя,

Его царскому величеству тотчас донес;

Зачем государь, упреждая умысл их весь,

Отправился сам в Литву под Смоленск с полками,

Куда Золотаренко послан с козаками (1654 г.),

А Хмельницкий под Фастовом находился тогда;

И как приспели многи полки мои туда,

То Золотаренко, наказный оный гетман,

Около Гомля и Быхова произвел брань,

Где ляхов и татар многих порубал, прогнал,

И как те, так и другие города достал.

При оном же Золотаренку и Смоленск взят,

Которого козаки стараясь доставать,

Казали ревность, смелость при глазах монарших,

До одного выбили всех тамошних старших,

За что довольным жалованьем награждены,

Похвалены, почтены и обогащены.

Тогда ж с Золотаренком ходил государь царь

Воевать дальше в Литву поляков и татар

Где как под Березиной (вар.: Березою), под Шкловом-рекою

С князем Радзивиллом стали биться войною,

То тотчас оной Радзивилл совсем побежден,

Так что едва ль сам не остался жизни лишен.

Взято тогда больше двухсот литовских городов,

А из моих мало потеряно козаков (1654 г.).

В то ж время Витебск до основания иссекли,

Вильну разорив, тысячи (у) ляхов посекли.

Между Ставищами ж и Охматовом чрез год (1655 г.),

Что произвел над ляхами козацкий народ,

Как ляхи с татарами в поле съединились.

И в обоз козацкий там уж было ввалились,

То козаки, напавши на ляхов и татар,

Оглоблями из саней такий дали удар,

Что мерзлыми (вар.: мертвыми) телами, коих убивали,

Весь обоз свой как будто валом окидали.

Редкое то чудо было с бедою ляхам,

Что и оглобли козацки страшили врагам,

Коих презрев, как не раз войною успели,

Ружьиом с ними драться уже (больше) не схотели,

А в насмешку вздумали бабьим бить мастерством;

Когда б случилось при них, мели (вар.: гнали) б и помелом.

Тогда больш пятнадцати тысяч людей (вар.: оных) пало,

И в полон взято ляхов и татар немало.

На другой потом день, как та сечь скончалась,

Страшная баталия опять начиналась,

И продолжалась даже до самой темной ночи,

Не стало уж больш лядской и татарской мочи;

Ибо столько ж иль с залишком пало и в этот день,

Осталось всего войска в них только на пядень.

С тех пор Хмельницкий сам уж на войну не ходил,

Но как король шведский помочи его просил,

То одних козаков своих к нему послал он,

К коим придан был киевский полковник Антон.

Тот Антон Адамович, когда туда пришол,

Отправил с ним и свое войско шведский король,

С которым, когда козаки совокупились,

В самую средину Польши (смело) пробились.

И оба столичные города поляков

Успешной войной взяли, Варшаву и Краков,

Побрали там многие шляхетски богатства,

Сенаторски уборы, костелов изрядства;

Добрались и до королевских корон, порфир,

Как будто нарочито собранных им на пир.

Храбрость Хмельницкого не описана собой,

С успехом имевшего часто воинской бой:

С многими людьми (вар.: народами) он в сражения вступал,

И с которыми ни вступал, всех тех побеждал.

Сами альпийские непроходимы горы

Как Геркулес древний пройшол бы с войском скори.

Широкий и пространный путь для всех дал бы там,

Кровной победой грозил бы тамошним жильцам;

Но ниже следовало идти туда ему.

Ни он старался нанесть войну свету всему,

А билсь только с неприятельми такими,

Коих ко обществу своему узнавал злыми.

Муж имени и чина того достойнейший

Побеждать врагов, нежель вступать, был скорейший.

Гетман многорассудный, бодрый и дерзновенный.

Скоропостижный в трудах, нуждах невтомленный,

Ко всяким злоключениям воинским обыкший,

Холод, жар и нужды вдобь носить привыкший

И протчие многотрудные неспокойства;

Испытал трудов различных перемен свойства

Мало радил о себе, только бы всем угодил,

Общество б и отечество цело сохранил:

Первой на войну, последней сходил с оной,

Дрался, боролся своей храброй обороной.

По многих, наконец, славных воинских делах

Умер, оставив память и по днесь в козаках,

Печаль, жалость и последние роды незабвенна

Казалась тогда всем ввек быть неумаленна.

Слезили осиротевшие мои дети,

Являли друг другу печальные приветы,

Оплакивали в жалости неутешимой,

Не чаяли никакой отрады любимой,

Не думали себе уж быть отцу такому,

Не мыслили, чтоб так удавалось другому.

«Пала уже вся надежда наша, — кричали, —

Не воскреснет защита, вечно потеряли.

Вселюбезный отче наш, отче наш любезный!

Сего ль дождали мы, чтоб ты нам лил ток слезный?

Отче наш любезный, вселюбезный отче наш!

Ужель оставшихся сынов своих врагам дашь?

Отец наш вселюбезный, любезный наш отец!

Ужель хищным волкам попустишь кротких овец?

Любезный наш отец, отец наш любезнейший!

Ужель будет нам без тебя гонитель злейший?

Не страшен был ни один супостат при тебе,

Ныне ж боимся многих оставшиеся в себе.

Ужель станут менять нас за хлеб, соль и воду.

Как то было от ляхов нам одного году?

Когда б если б не ты нами храбро управлял.

И память бы нашу неприятель давно скончал.

Пробудись в радость нам хоть на малое время!

Ощутись, встань, облегчи тоски нашей бремя,

Посмотри хоть собравшихся детей своих всех,

Взглянь еще хотя последний раз уже на тех,

Которые утешения не имеют,

Как овцы заблудши по пастырю жалеют!

Они не для того в сие место собрались,

Дабы с тобою, отцем своим, навек прощались,

Но чтоб руководствовал ты, как прежде, им,

Казал бы, учил, как противиться врагам злым.

Молви хоть одно, отче любезный, нам слово!

Вот все войско твое пришло, слушать готово!

Собери его вместе, защищай, охраняй,

Покровительствуй, милосердуй и соблюдай,

Поднимись, если ручей слез наших жалеешь!

Иль ты уже любви к нам прежней не имеешь?

Взведись, если отчаянным хочешь пособить,

Встань, если оставленных желаешь ободрить!

Да! завтра устанет, завтра ободрит, утешит нас!

Прерывал хлиплющими словами общества глас.

Не так, видно, заснул он, чтоб встать уже к нам мог.

Встанет разве, как затрубит при последке рог.

Тогда уж сберемся к отцу своему с полками

И тогда разве разговоримсь с ним и он с нами.

А ныне последний свой долг отдадим ему,

Которой век незабвен будет войску всему.

Но ах! все силы наши превосходит печаль, —

Не можем и тела твоего несть отсель вдаль.

Мы бы хоть на оное с отрадой смотрели,

Желали б чтоб тебя пред собою век имели.

Грозила б еще и тень твоя нашим врагам,

Боялся б неприятель при ней приступить к нам.

Ах, отче! оставил детей осиротелых,

Оставил в унынии бывших тобой смелых.

Все веселья утехи отсель нас минуют!

Пособи! вот уже враги с нами воюют.

Напустят грусти, скуки, скорби и гонения.

Отврати нам неприятелей нападения!

Вот всадят нас в разженного медного вола.

Скончай мучении наши, дай радость, что была!

Мы, на тебя глядя, вздох тяжкий испущаем,

От тебе спасения своего ожидаем;

Оставившего спящего тревожим, будим,

Трудившегось, потевшего еще томим, трудим,

Не отступим от ног твоих, ходивших с нами!

Пробудись и води нас прежними стезями!

Заблудим без тебя, разбредемся, равно овцы.

Не встаешь, пастырь? Поразят нас вероломцы,

Ищезнет слава наша, бывшая при тебе.

Увял цвет наш, увянет с тем и храбрость у себе.

Которых многие преж ужасались страны —

И от малых волков будем уже попраны.

Оставил полководец, отстал, пошел вождь прочь,

Не устоит без тебя одна уже наша мочь.

Которые в сражения смело входим, было.

Тех сие несчастие ныне в робость впредь ввело.

Ну, куда идти нам без тебя и что начать?

Потеряв голову, можно ль ногами ступать?

Глаза имея, без глаз стоим оцепенев;

Без рук кажемся храбры, прежде руки имев.

Уже и лица наша потупились слезя,

Падают колеблющись и колена дрожа,

Изнемогают сердца, каменем утесненна,

Пронзенна грудь, терзается дух уязвленный,

Недоумевает ум, страх мысль ужасает,

Борющуюсь отраду скорбь одолевает;

Проходит сквозь кости кровь з густотою смешена,

Поднимает кожу, кипит в глазах червлена;

Встают бурны ветры, рвут волосы наших глав;

Бледнеет вид, дает перемены весь состав.

Лишились мы отца, предводителя войны,

Остались осиротелы уж дети одни.

Коих его счастие вскормило, взрастило.

Тех ныне несчастие судьбою век поразило!»

Сим образом дети мои плакались над ним,

Давали вопль, стенание по всем полкам своим,

Одни казали жалость явными слезами;

Другие всхлипывали, зевая устами;

Иные с необычным шумом голосили;

Некоторые по грудям сами себя били.

Часть в скрытом месте лила ток жалостных ручей;

Часть пред всем обществом реки пущала с очей;

Часть от задумчивости так окаменела,

Что, как нема стоя, и гласу не имела,

А казала только в лице знаки различны,

Бескровны, почернелы, робки, необычны.

Прочие стоя над мертвым телом кричали:

«Один был у нас отец, и того стеряли!»

Во всем том напоследок став полками стройно.

Проводили гроб со всею старшиною достойно;

Несли с Чигирина с церемониею войсковой,

Погребли в Субботове в каменной церкви той.

Которую сам от себя он сооружил

И за жизни еще там положен быть ствердил.

Козаки, отвращая ту печаль помалу,

Стали приходить опять к своему началу

И к различным войнам вновь приготовлялись.

Прежнюю храбрость себе доставить старались.

Но полно, думаю, свои силы представлять!

А намерена на Хмельницком вею речь скончать.

В.-Р. Куда, право, ты каков имеешь нрав чудный!

Хочешь, чтоб тебя просил ввесь сбор многолюдный!

Приведши в самый жар, тут меня оставляешь,

Больше говорила, в меньшом изнемогаешь.

Не обленись речи до наших времен довесть.

Чтоб достовернее я могла правду почесть!

Я бы так уже, чем ближе до нас доходит,

Яснее понимать стала, что слух мне родит.

М.-Р. Довольно мне казалось до тех довесть времен,

Как российскому царю Хмельницкий покорен,

И какую оказывал он верность ему,

Войском своим обществу угождая всему.

А после его что происходило во мне,

Спроси подруг своих, те объявлят тебе.

Ибо когда сюда стала надлежать,

С кем и как воевала — могут и оны знать.

В.-Р. Не томи ж меня ссылкой, отсылая к моим!

Я и сама знаю, что всяк пристрастен к своим.

Они про храбрость твою хоть и знают точь-в-точь.

Однак свою больше прославлять станут мочь.

А твоей не изъяснят силы совершенно,

Пропустят, может быть, что в тебе незабвенно.

Итак, не можно вовсе положиться на них.

Скажи еще, пожалуй, сама мне про своих!

Непрекословить не буду, ниже не верить,

Справедливою стану все мерою мерить.

М.-Р. Докуку твою тем более признаю милой,

Чем меньш могу остаться в славе своей силой;

Почему и нехотя продолжу еще речь.

Представлю и дальную воинскую свою сечь.

Минуя прочих, как был Брюховецкий-гетман,

Прибыл под Глухов король польский Казимир Ян,

Которого чрез пять недель сряду доставал

И на жестокость зимы несмотря воевал.

Но козаки, выскочив из города сего,

В скором времени одолев силу его,

Порубили, пленили, разграбили обоз,

А остальное войско храбро прогнали сквозь.

Был тогда судья генеральный Животовский.

Он командовал, оным прогнан король польский.

Таким образом король города не достав,

Бежал со стыдом, войска немало потеряв.

Тот же гетман Брюховецкий год потом спустя,

Калмыков с козаками в войски совокупя,

Под Белу Церковь против поляков сам ходил,

Где Яблонского армию сильно победил,

Которой как ни казалось велик и силой зол,

С малым числом шляхты насилу в Польшу ушол.

Полковник переяславский Дмитрашко потом

Победил многих татар, возвратился с торжеством,

Кой послан от Самойловича-гетмана,

И немала команда была ему дана.

Там на четыре мили пестрели вдаль поля,

Лежали побитые неприятелей тела.

А которые из них осталися в живых,

Забраны все в неволю от козаков моих.

За того ж гетмана на четвертой потом год

Козаки наступали на турецкий народ.

Тогда под Чигирином был ужасный туркам страх;

Гнали их, мертвили, истребляли память в прах, —

И такое ужасное сражение было,

Какого в тот век нигде случиться не могло.

Под самим везиром двох лошадей убили.

А рядовых турков бесчисленно побили,

Не считая, как бились ружейною пальбою,

Дрались и руками, как на кулачном бою.

Неприятелей войска так мало осталось,

Что едва в третей части оного считалось.

Почему премногих те втеряв своих людей,

Богатства запасы и подъемных лошадей,

Ничего уже иного к спасению не ждали,

Токмо что в свою землю бесчестно бежали.

После ж десяти лет то действо произвели.

Что Очаковский уезд ввесь козаки сожгли.

Разорили плачевно тамошних людей всех,

Пленили бедственно кто ни был с жителей тех.

Чрез два года опять под Очаков ходили,

Где жилья многих татар вовся попалили;

Брали скот и самих их поражали мечом;

Били жен и младенцев не щадили ни в чем,

Козаки, собравшися, ходили в сих годах

Для защищения границ своих в диких степях

И чтоб оберегать и освобождать христиан

От нападения и пленения бусурман,

Коих отбивали от татар сильной рукой,

Отпущали их в отечество сами собой,

И малыми людьми на оных нападая.

Разбивая татар, многих побеждая,

И на том бою пленив немалое число,

Гнали в Москву и в Польшу, куда ближе было.

Ибо ляхи, видя, что войной не успели,

С российским государем мир тогда имели.

За что велику себе милость получали

И жалованья много от монархов брали.

Здесь и о Палию вспомянуть не премину.

Кой гнал неприятельску партию не одну.

Полковник тот белоцерковский, Семен Палий,

Родом из Борзны, казал ревность России всей.

Он, охотное войско при себе имея,

Прогонял от России не одного злодея

И выборным войском не только не допущал,

Чтоб татарин Россию и Польшу воевал,

Но в Бендерщину ходил еще сам собою

И в Белогородчину (Аккерман) ступал к тому ж бою.

И на Буджаки посылал козаков своих;

Хотелося татарских сел ему не одних,

С которых многие и разорял главно,

Покорял города и побеждал всех славно.

Да и Очаков дважды доставал с удачей,

Брал иногда от жильцов тех искуп с наддачей,

А иногда все богатства забирал в оном,

Что раздавал на войско с турецким уроном.

Так малое число козаков при нем было,

Коих множество турков одолеть не могло,

Воинское искусство ему пособляло,

Храбрость и счастие славу победы давало.

Причем, однажды такую смелость возымел,

Что на янычарах, как бы на лошадях, сел

И таким образом в саму крепость ввалился,

Где, сидя на самих их плечах, с ними бился.

И яничар многое число вырубил, сбил,

И самого салтана чуть было не пленил.

Зачем турки, войну ту проклиная страшну,

Засыпали оную городскую башню,

Которой яничарми Палий в Очаков вдрался

И сидя тогда на их плечах с ними ж сражался,

И поныне под самою крепостью башня та

Палиева зовется, где туркам страховита.

А однажды, сражаясь с татарскими силы,

И самого их хана козаки пленили.

Где оной же Палий был главный предводитель.

Он оставался над ними главной победитель.

Почему татары мир с нуждой заключали

И великие ему дары присылали.

Потом поляки, благодеяния забыв

И все услуги его в забвение пустив,

Взяли оного в Майбург коварным обманом,

И так в сылку сослан был коронным гетманом,

Где ему верный его слуга лошадь поддал,

И так он вырвавсь в железах к своим прибегал.

Почему гетман тот, желая его достать,

Выправил на него польских гусаров опять,

С коими немецка и польска пехота шла,

Да и артиллерия там же с ними была.

Но Палий под Фастовом всех оных поразил,

Побил, прогнал и немалое число пленил.

За что поляки, разгневанны необычно,

Отправили войско на Палия вторично,

Где так остались они побежденны,

Что и тысячный с места не ушол спасенный.

Заграбили там же козаки ввесь обоз их,

Великими добычми богатили своих.

А Рустич-полковник, видя таку свирепость,

В Менжелеевку бежал был первые в крепость,

Потом с оной тихонько чрез вал спустился

И так у Польшу убежал, от козаков свободился.

Тот же Палий после того на четвертой год

Собрав киевского полку козацкой народ,

С полковником их Очаков другой раз достал.

И с переяславским тож как на них воевал,

По несколько партий турецкого войска сбил

И триста человек турков живых полонил,

Коих с знаменами их в Батурин пригнали.

Таким образом с турком козаки играли.

Через год потом все малороссийские полки,

Слободские и запорожские козаки,

С Борисом Петровичем Шереметьевым став,

Победили турков, на оных сильно напав,

Взяли каменные четыре их города,

Сами ж в себе остались без дального вреда.

Начальников тамошних турецких над Днепром

И янчаров многих взяли ж в городе том.

Поделили богатство всей армии своей,

Побрали жен, забрали также их детей,

Пригнали в Россию Великую и Малу

И подчинили всех к российскому началу.

А Кази-Кермин (Кизи-Кермен) с основанием разорили,

И Муберен тож город совсем спустошили.

В году ж тысяча шестьсот девяносто шестом,

Как в ужасном сражении козаки были том.

Они с турков в Озове (Азове) невтомимо бились,

В страшном огне на неприятеля валились,

Казали государю верность и прислугу,

Достать городы пособляли друг другу;

Палили там своя ружья беспрерывно,

Хватали турецкие партии отрывно.

При реву российских бомб, свой огонь давали:

Мечом вооружены, врагов устрашали;

Схватывались с копиями на градские оные стены,

Не искали в кровных трудах перемены

И турков убивали не только стрельбою,

Но и бесчисленных их хватали рукою.

Гром, туча, треск ужасный казался тогда и стук

Вырывали знамена их силою из рук.

И бросали оные в свое войско с валу.

Великую тех силу сбивали помалу.

Зацепляли пали канатами водными,

Сворачивали с валу силами своими,

Разбивали, ломали каменных стен забор,

Ступали не робко в большой еще задор,

Таким образом в город пролаз учинили,

В который одни других ввалиться теснили.

Почему турки, видя своей пальбы неуспехи,

Зажигали с порохом целые уже мехи

И бросали за стены на упад козаков,

Изрыли близ вала и глубокой также ров,

Но и то козаков воспятить не могло:

Великодушие их до победы вело.

Итак, турки чалмами в нужде замахали

И, знамена наклонив, мира просить стали:

«Помилуй, российской государь-победитель!

Даруй оставшимся живот, будь наш свободитель!

Обще просим, — кричали, — с монархией целой.

Довольно для тебя хвал, превосходишь нас силой!»

Почему, при получении милости той,

Сдали со всею аммуницею город свой:

Отдали все бывшие припасы, богатства,

Мечетные и городские изрядства.

Пятнадцать тысяч моего войска было здесь.

Которой к Лизогубу надлежал корпус ввесь.

Черниговский полковник Яков Лизогуб тот .

В воинском сем действии проливал трудов пот.

Он то время будучи гетманом наказным,

В прислугу отечеству тщился способом разным:

Управлял, показывал пример сам собою,

При великороссийских слыл и в своем бою.

И с каким стремлением твои рвались полки,

С толикою ревностью и мои бились козаки.

Где з Лизогубом были знатнейшие в войне

Три полковники, командующие во мне, —

Михаило Борохович, гадяцкой полковник,

Леон Свичка, лубенской такой же чиновник,

Прилуцкий полковник Горленко Димитрий —

Все сии отбивали турков проект хитрый.

Государь, видя верность с усердием моих,

Пятнадцать тысяч рублев роздал на рядовых.

А знатнейшим сотникам и полковым старшинам

По пятнадцати червонцев указал и сам.

Полковники ж з Лизогубом больш награждены,

Соболями и деньгами обогащены.

Напомяну еще, как турков корпус немалый

Разбил атаман запорожский Яков Чалый.

С малым числом козаков он по морю ходил,

Восемь кораблей взял, самых их много пленил.

А чрез тридцать семь лет по сражении оном

С каким отошли ляхи от меня уроном!

Ибо как в Польше баталия учинилась

И под Солодковцами моя часть сразилась,

То партизаны Лещинского прогнаты прочь,

Не могли управиться, употребя всю мочь.

И все войско польское от козаков сбито,

Так что поле на десять верст было покрыто,

По которым мертвые их тела лежали,

Кои, как снопы, все пространство устилали.

А особливую заслуживает хвалу

Галаган, полковник, оказавшийся в войну ту.

Он своим полком прочиих славою превосходил,

Страшилище и грозу полякам наводил.

Укрощали козаки турков тож свирепость,

Когда доставали и Очаков, их крепость.

Тогда как похулил моих преданность Миних,

Помнишь ли, как оправдал Лессий сих невинных?

Да и под Хотинью показали бодрость и ревность

Возобновляли прежню храбру свою древность.

Не думай, что не могу похвалиться славою,

Как и с шведами была война под Полтавою,

Где славный тот мой, хотя дряхл уже был Палий.

Грозил неприятельской шведской армии всей.

В.-Р. Ага, такой-то в тебе храбрости примета,

Что изменила ты около того лета!

М.-Р. Ах, ах! куда какая спесь и строптивость нрава!

Если опомнишься, не останешься права.

Ты сама обещалась уже мне верить,

Непрекословить и праведной мерой мерить.

А зачем опять злобной начинаешь задор,

Вступаешь в ненавистной и враждебной вновь спор?

Вовся несправедливо язвишь и обидно.

Тебе б и думать так про меня, право, стыдно.

Ибо измена тогда не всей меня была —

От одного Мазепы только произойшла.

С коим никогда о том не соглашалась я.

Но один предал неприятелю себя.

Если же сие меня не может оправдить

И буди то, что он мой был, станешь век твердить,

То вспомни ты сама всех изменников своих

И разных государственных преступников злых!

Ты одного такого с нуждой нашла во мне,

А я легко видела сто подобных в тебе.

А если еще стрельцов и других мелких счесть,

То и к большим порокам могу тебя довесть.

И то страннейшее дело и дивнее всем,

Что ты с предков и родилась при царе своем,

И то ты поступаешь, мене ж двохсот лет еще нет,

Как поддалась, да таких не видишь во мне примет.

И буди не знаешь иль забыла род связных

Изменников своих и преступников разных,

Кои назнены, во вечной ссылке по смерть жили,

Разжалованы и под караулом были;

То я здесь же пред тобою счислять стану,

Представлю, как было, и скажу без обману.

Напомню, что многие бояры казнены (в 1689 г.),

Кои против царей в измене изобличены.

И князь Василий Голицын на Сибирь сослан,

Потому что когда был против татар послан,

Воротился назад празден, Перекоп оставил,

И воинское действо оттоле отставил.

Что он сделал для татар, обрадовавшись вдруг,

Как скоро поднесли ему червонцев бурдюг,

В котором сверху только добры лежали,

А в средину ложные и обманы наполняли?

Да и Василий Шереметьев что получил,

Когда российскому государю изменил?

Не от самих ли ляхов отдан был в неволю.

Где больш двадцати лет проклинал свою долю!

Коего как самого, так и войско его

Держали татаре во утеснении всего.

Ибо боярин оной великороссийский,

Как напал на него и козаков хан крымский

И поляки, то с ними усоветовался он,

Чтоб войско российское из Киева вывесть вон

И ляхов туда пустить, а козаков бы всех,

Бывших при себе, выдать татарам в местах тех.

Какой Шереметьевой измены не стерпев,

Цицюра, наказной мой гетман, кой жалко зрез,

Как начали уже татарскому народу

Отдавать всех козаков за хлеб, соль и воду,

Почему, оставив его, сквозь татар пробились

И так от них хотя с уроном свободились:

Дали ж Шереметьева ляхи татарам тем,

Что не вдовольствовал их в договоре своем:

Ибо не токмо не мог впустить в Киев ляхов,

Но не допущен туда и сам от козаков.

Таким образом хотел он моих погубить,

Но сам попал в неволю, как вздумал изменить.

Что б российские наши цари сделали с ним,

Если б то не татарам, но достался б тогда им?!

Но сего недовольно: еще был злой навет,

Пребыв только после сего пятьдесят осмь лет.

И вспомни, и кого, и за что Петр Первый казнил,

Как с иностранных землей в отечество прибыл!

Не Лопухина ль и других сверстников того?

Не за измену ль против величества его?

Свидетелем чему Скоропадский, мой гетман,

Бывший с полковниками своими тогда там,

Кой с Москвы за государем ездил в Питербург,

Отколь с милостию отпущен обратно в мой круг.

А чрез десять потом лет кто под караул взят

И кого велено из твоих в ссылку послать?

Не граф ли Петр Андреевич Толстой прозывался?

Не тот ли за преступление туда попался?

В тысяча семьсот тридцать шестом году потом,

Как козаки в сражении с татарами были том,

Кое происходило на Черной Долине,

По переменной с обох сторон судьбине,

Где многих тех преж мои было порубили,

Потому когда татаре себя укрепили,

То оных запорожских козаков прогнали.

У слободских полках премногих погубляли,

Куда бывший в тебе Гейн (вар.: Гессен) генерал послан был,

Чтоб российску партию ту от татар прикрыл;

Но понеже, могучи, он помочи не дал,

То суди сама, не в измену ль чрез то попал

И не в вечные ли был солдаты осужден?

Но и еще не ввесь сбор таким в тебе сочтен.

Напомню тебе генерала-адмирала

И кабинет министра, коего ты знала,

Андрея Остермана, графа бывшего преж;

Напомню фельдмаршала Миниха в годы теж,

Но сего помилованного уже оставлю.

Левенволда ж, обер-гофмаршала представлю!

Спрошу тебя, где Михаило Головин девался,

Тот, который вице-канцлером твоим считался!

Где Мейгден, комерц-колежский президент бывший?

Да где Темирязев, в чести прежде живший,

Кой действительный статский был уже советник?

Не сделался ль и сей поминутым причетник?

И не все ли они в измене обличены?

Не все ль к смертной казни были осуждены

За погрешность против государева лица

И за государственные многие воровства?

Но всемилостивейша, однак, Елисавет,

Что присудил — было тем ввесь генералитет —

По милосердию изволила то унять

И вместо смертной казни вечно в ссылку сослать.

Вот, смотри! Одним ты меня попрекнула раз,

А я сколько сосчитаю твоих к царям ураз!

Мазепу только твердишь, а своих забыла,

Не дивно тысячными глаза заслепила.

Ибо одного легче помнить и усмотреть,

Многими ж глаза можно помрачить, как глядеть.

Упомяну против того славно и о себе:

Знаешь ли Разумовских, родившихся во мне, —

Как Елисавете один из тех услужил,

Как и Екатерине другой верность открыл?..

Еще ль со мною в спорные разговоры вступишь?

Еще ль от ненависти ко мне не отступишь?

Вот тебя привела к самым твоих временам,

Представила я правду самым твоим глазам, —

Ни пис[к]нуть уже тебе нельзя против меня,

Буди ж еще (по) заспоришь, больш обличу тебя,

Найду еще в тебе я премногих подобных,

Сочту и еще твоих, государству злобных.

В.-Р. Ах, ах, нет, нет! Помилуй, уними о сем речь!

Пожалуй, пожалуй, все уже изволь пресечь!

Довольно, ныне твою правду принимаю,

Верю всему, почитаю, храброй сознаю.

Отсель и чины твои равнять с мерой стану

И от дружбы с тобою вечно не отстану.

Мы будем в неразрывном впредь согласии жить

И обе в едном государстве верно служить.

Посяпоры понимала темно о тебе;

Благодарствую, что протолковала ты мне.





Семен ДІВОВИЧ

Разговор Великороссии с Малороссиею. — Вперше надруковано: Петров Н. Разговор Великороссии с Малороссиею (Литературный памятник второй половины XVIII века). — «Киевская старина», 1882, т. I, с. 325 — 365; 1882, т. III, с. 138 — 146.

Діалог «Разговор Великороссии с Малороссиею» — один із найпомітніших поетичних творів другої половини XVIII ст. на історичну тему. Його «сочинил в честь, славу и защищение всей Малороссии генеральной канцелярии переводчик Семен Дивович, 1762 года сентября 21, в Глухове». Викладаючи історію боротьби козацтва з турецько-татарськими і польсько-шляхетськими нападниками, автор намагався показати історичні заслуги козацької старшини, її права на зрівняння у чинах з російським дворянством.

Основним джерелом історичних фактів і подій для С. Дівовича послужило «Краткое описание Малороссии» — компілятивний твір невідомого автора, складений у 1734 р. Використано також інші історичні джерела XVIII ст., серед них і літопис Г. Грабянки. Окремі місця діалогу С. Дівовича, насамперед ті, де йдеться про заслуги козацтва, бажання зрівнятися в чинах з російським дворянством, а також різні промонархічні запевнення, наближають цей твір до «Истории русов». Історичні діячі, згадувані в «Разговоре Великороссии с Малороссиею», коментуються в прозових творах, де вміщено зразки мемуарно-історичної прози, у якій відбито широку панораму історичного життя України XVI-XVIII ст.

Подається за першодруком.

1 Венера — у римській міфології богиня весни, садів і плодівництва, пізніше богиня кохання та вроди.

2 Паллада (Афіна) — у старогрецькій міфології богиня мудрості, покровителька наук і ремесел.

3 Юнона — у римській міфології дружина Юпітера, охоронниця жінок.

4 Еней — герой античної міфології, учасник Троянської війни, нащадки якого заснували Рим.

5 Улісс (Одіссей) — учасник Троянської війни, герой давньогрецької героїчної поеми «Одіссея».







Попередня     Головна     Наступна


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.