Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


  ‹‹     Головна





«Дело о распространении малороссийской пропаганды».


[Былое: Журнал посвященный истории освободительного движения. — Петербург, 1907. — № 7 (19). — С. 169-175.]



Под таким удивительным названием разбиралось в 1862 году в С.-Петербурге, особой Высочайше утвержденной следственной комиссией, под председательством князя Голицына, дело о коллежском секретаре Александре Ивановиче Стронине (учителе полтавской гимназии), губернском секретаре Шевиче, штабс-капитане Лободе, учителе полтавского кадетского корпуса Шиманове, лекаре Португалове, кандидате университета Бекмане и лекаре Зеленском. Обвинялись все эти лица в распространении «возмутительных сочинений и брошюр», а главное «в деятельном участии в образовании кружков для возбуждения, под видом общества грамотности, неудовольствия народа к правительству, с целью отделения Малороссии».

Обвинение это однако было настолько нелепо и необоснованно, что даже «генералы от Третьего Отделения» не могли, за неимением достаточных улик найти в деяниях этих лиц состава преступления и предать их суду — а потому предпочли прибегнуть к излюбленному и тогда методу, — к административной каре. После четырехмесячного сидения по разным тюрьмам все участники этого дела по особому состоявшемуся Высочайшему повелению были сосланы в различные отдаленные губернии Европейской России: Шевич — в Оренбургскую, Лобода — в Пермскую, Португалов — в Пермскую, в г. Шадринск, Бекман — в Самарскую, Шиманов — в Курскую, Зеленский — под надзор полиции в Полтаву, а главный обвиняемый Стронин 1) — в Архангельскую.



1) Известный в 1870-х годах писатель и социолог, обративший на себя всеобщее внимание своими работами: «История и Метод» (Спб. 1869); «Политика, как наука» (Спб. 1872) и «История общественности» (Спб. 1886), вызвавшими самую широкую полемику в русском ученом мире (со стороны Михайловского, Спасовича, Кареева, де Роберти и др.). Происходил из крепостных крестьян князя Юсупова и в 1837 году быль отпущен на волю. По окончании киевского университета в 1848 г. посвятил себя педагогической деятельности в разных гимназиях Юго-Западного края. После ссылки, он в 1863 — 70 гг. занимал различные должности Архангельской губернии, в 1871 — 73 гг. был присяжным поверенным в Спб., с 1878 г. состоял юрис-консультом министерства путей сообщения, а затем был назначен членом совета этого министерства. Умер он в 1889 году. /170/



Все это дело является с одной стороны чрезвычайно характерным для тогдашней политики правительства, только что вступившего снова на путь политических преследований, а с другой стороны ярко обрисовывает и тогдашних либералов.

Нечего и говорить, что во всей деятельности вышеупомянутых лиц даже с точки зрения правительства не было ничего преступного и опасного. Вся сущность этого «дела» заключалась в следующем:

После манифеста 19 февраля 1861 г. об освобождении крестьян несколько учителей и других представителей интеллигенции в Полтаве, в полной уверенности, что правительство само теперь призывает всех ему сочувствующих к содействию ему, и считая, что откликнуться на этот зов является их нравственной обязанностью, с горячим энтузиазмом стали заводить воскресные и субботние школы, устраивать народные библиотеки и публичные лекции, основывать общества грамотности и другие просветительные учреждения и т. д. Насколько однако вся их деятельность была лояльна можно видеть хотя бы из того, что когда один из лекторов в воскресной школе коснулся вопроса о бытии Бога, то он подвергся самым ожесточенным нападкам, при чем ему пригрозили даже совершенно изгнать его из своей среды, если только он хоть еще раз коснется этой темы. Даже главный из обвиняемых, Стронин, незадолго до ареста, наотрез отказался примкнуть к кружку, основанному приехавшим из Петербурга членом «Земли и Воли», заявив, что «заговор есть только собственное признание своего политического бессилия». И тем не менее такие столь невинные сами по себе занятия, как устройство народных школ, библиотек и лекций, намерение издавать газету и т. д., правительством были признаны за грозящую общественному спокойствию и целости государства сепаратистическую пропаганду.

Случайно попавшая в руки полиции, а затем в третье отделение, переписка Стронина с Шевичем окончательно решила участь всех вышеупомянутых лиц. Все они по распоряжению третьего отделения были арестованы в сентябре 1862 г.. привезены в Петербург и заключены по различным тюрьмам. Стронин 1) же и Шевич,



1) Лично против Стронина существовало еще одно подозрение, именно сотрудничество в «Колоколе» Герцена. Так как Стронин в 1858 г. был заграницей, и между прочим также в Лондоне, где познакомился с Герценом, то по возвращении его в Полтаву по городу стали ходить слухи о том, что он состоит сотрудником «Колокола», тем более, что в последнем часто появлялись корреспонденции из Полтавской губерни. Во время пребывания Александра II в Полтаве, полтавский губернатор, личный враг Стронина, воспользовавшись этими слухами, донес, что полтавские учителя в политическом отношении вообще крайне неблагонадежны, и Александр II перед отъездом сказал между прочим директору: «приберите вы ваших учителей к рукам». Результат этого доноса был также и приезд в Полтаву киевского попечителя Пирогова. Перед последним губернатор прямо обвинил Стронина в переписке с Герценом. «У меня даже было перехвачено письмо от Стронина к Герцену, но оно как-то затерялось», сказал он. «Очень жаль, заявил на это Пирогов, но без оффициального документа невозможно мне принять к сведению столь важное сообщение».



как наиболее замешанные в этом деле, были /171/ даже посажены в Алексеевский равелин Петропавловской крепости где и просидели до 1 января 1863 года, когда, наконец, были подвергнуты вышеупомянутой административной каре.

В виду того, что до сих пор никаких сведений об этом деле в печати еще не появлялось, мы думаем, что приведенный ниже небольшой отрывок из хранящегося в рукописном отделении Императорской Публичной Библиотеки дневника Стронина, в котором он подробно описывает свой допрос следственной комиссией, добавить еще несколько новых черт для характеристики первых годов «эпохи великих реформ».


П. Гуревич.






* * *



Отрывок из дневника А. И. Стронина.


Это было 1 ноября 1862 г., в четверг. В необычное время вдруг завизжал ключ в заме. Отворилась дверь, и мне к моему немалому изумленно внесли мое собственное платье и даже белье. «Слава тебе Господи, подумал я, наконец-то поведут на допрос» — Спросить однако у моих стражей о причине их столь необычного визита я не хотел, так как все равно получил бы их постоянный ответ: «Не знаем-с».

Наскоро переодевшись, вышел я из камеры в корридор и увидал смотрителя, а сзади него солдата с ружьем. Вместе вышли мы из равелина, и у меня от свежего воздуха и света даже голова закружилась. Вели меня довольно долго, пока, наконец, не подошли к какому-то дому. Солдат остался в передней, а я вошел в приемную. Там находились уже два каких-то генерала: 1) один — военный, другой — статский, а также какой-то священник, азиатского типа, с фанатическим выражением лица.



1) Как оказалось потом, один из них был обер-прокурором сената Гене.



«Прежде чем начнется вам допрос, обратился ко мне статский генерал, священник сделает вам увещание». Сказав это, он вышел, а военный генерал тотчас же обернулся к окну и так простоял все время увещевания. Затем священник встал из-за стола, раскрыл евангелие и стал читать отрывок из Послания Павла к кому-то. Я же в это время занимался усердным разглядыванием комнаты и находившихся в ней лиц. Прочитав тексты, священник стал мне их рассказывать своими собственными словами с претензиями на красноречие, при чем, главным образом заботлся о том, чтобы не останавливаться и не запинаться. Сущность его увещевания, насколько я мог понять, заключалась в том, что, как части тела повинуются душе и никогда не обманывают ее, так и я должен повиноваться комиссии и не обманывать ее. Поговорив на эту тему на всякие лады некоторое время, он, наконец, к моему немалому облегчению кончил и ушел. «Теперь, сказал мне вошедший статский генерал, вы ответите сперва на несколько письменных вопросов о себе самом и относительно ваших знакомых в Полтаве. Вы можете взять эти вопросные листки к себе в камеру и там ответить на них». Я взял листки, и меня тотчас /172/ же увели, но не по прежней дороге, а по другим каким-то ходам, так как в соседней комнате очевидно находился другой обвиняемый, встреча меня с которым очевидно была не в видах комиссии.

Придя в камеру и написав ответы на вопросы, я с нетерпением стал ожидать, когда меня вновь поведут к допросу. Через час меня снова вызвали в приемную, и генерал, подавая мне какие-то новые листки, громко прочел следующее: «По имеющимся в комиссии сведениям, вы обвиняетсь в деятельном участии в образовании кружков для возбуждения под видом обществ грамотности неудовольствия народа к правительству, с целью отделения Малороссии. На основании ст. 170, т. XVII, кн. 2 1), вы имеете показать с полной откровенностью, кто были участниками этого предприятия и с кем вы входили в переписку по этому поводу».

«У, какая гнусность!.. сказал я, не помня себя от неожиданного сюрприза, я знаю, кому я этим обязан». «Ну, пишите, как знаете». Я тотчас же схватил перо и написал следующее. «Единственным источником этого гнусного обвинения мог быть только полтавский гражданский губернатор, который уже не в первый раз клевещет на меня и даже не первый раз ловится в клевете. Подобное обвинение можно было рискнуть представить только в настоящее время, благодаря обстоятельствам, которые с одной воскресной школы перенесли тень подозрения и на все остальные. Я точно принимал участие в образовании обществ грамотности, также как в учреждении женской гимназии, но от этого до возбуждения народа и до отделения Малороссии еще слишком далеко. Обвинение это столь вымышлено, до такой степени сочинено, что оно не может представить за себя ничего сколько нибудь похожего не только на доказательство, но даже на подозрение».

Прочитав все это, статский генерал сказал мне: «Господин Стронин, вы сами налагаете на себя руки». «Как так?» «Конечно, к чему вы здесь, например, заговорили о губернаторе, о нынешних временах и т. п. Ведь это все только ваши предположения, одни догадки. Вы могли бы обойтись без этого. Комиссия требует от вас ответа на каждый вопрос прямого и ясного без всяких околичностей. Теперь можете итти».

В течение четырех последовавших за этим допросов мне было задано всего 29 вопросов, на которые я отвечал следующее: 2)



1) О выгоде добровольного сознания и раскаяния.

2) Мы приводим здесь только наиболее интересные в общественном отношении.




В. 1. В таком-то письме к учителю Шевичу вы упоминаете о малороссийском движении и говорите, что он кажется прав в своем замечании по этому поводу. Что вы разумеете под малороссийским движением и в чем вы находите правым учителя Шевича?

Отв. 1. Под именем малороссийского движения я разумел разработку малороссийского языка и литературы. Какое же именно замечание было сделано Шевичем я не могу припомнить.


В. 2. В таком-то письме вы говорите о пользе сношений между одного поля ягодами. Что вы разумеете под этим выражением?

Отв. 2. Вслед за манифестом об освобождении крестьян усилилось в Полтаве и в губернии распространение воскресных школ, и деятели их вскоре пришли к убеждению, что усилия каждого из них слишком ничтожны и что гораздо полезнее было бы связать их между собою. Отсюда мысль об /173/ учреждении обществ грамотности. Извещая об этом Шевича я и сказал, что сношения между всеми ревнителями грамотности или, как я выразился, одного поля ягодами, конечно полезны.


В. 3. В письме к Шевичу вы говорите: вот в одной Полтаве 18 рук протянуты вам на помощь. Что вы разумели под этим?

Отв. 3. Отвечая Шевичу на его жалобы касательно недостатка сочувствия к школам, я извещал его, что в Полтаве уже учреждено общество грамотности, куда записалось уже 9 человек.


В. 5. В таком-то письме, говоря о сношениях совета с теми местностями, где уже есть или предполагаются общества грамотности, вы говорите, что они очень и очень важны. В каком отношении находите вы столь важными эти сношения?

Отв. 5 . В отношении быстрейшего и удобнейшего распространения грамотности.


В. 6. С какой целью приглашали вы учителя Шевича к чтению лекций и к какой деятельности думали вы направить настоящее неграмотное население?

Отв. 6. К чтению публичных лекций приглашал я Шевича с целью распространения в неграмотной массе народа элементарных познаний, полезных для всякой практической деятельности.


В. 7. Извещая учителя Шевича о намерении вашем издавать газету, и приглашая его в сотрудники, вы говорите, что это самое лучшее средство для того, что он называет «проникнуть в губернию». Что вы разумели под этим выражением?

Отв. 7. Шевич постоянно жаловался на недостаток симпатий к школам и говорил, что особенно в уездах необходимо более средств просвещения и это кажется назвал «проникнуть в губернию». Предлагая ему одно из этих средств, я и повторил его выражение.


В. 10. В одном письме к учителю Шевичу вы пишете следующее: «Не отчаивайтесь. Пора отчаяний для нас прошла. Между тем как николаевскому поколению приходилось, стиснувши зубы, только молчать да идти з чахотку, мы, хоть что-нибудь, можем сделать. Вот видите, теперь ваши слова, что вы будете в Лубенском остроге надо понять так, что вы будете учить там грамоте, а тогда это значило бы, что там будут учить вас. И если бы Николай это узнал, то верно попросил бы сына переменить ваши роли». По какому поводу и в чем убеждали вы учителя Шевича не отчаиваться и как осмелились вы употребить столь неуважительный выражения о покойном Государе Императоре и Его Августейшем преемнике?

Отв. 10. Уже в предыдущих пунктах я объяснял, что Шевич жаловался на апатию к школам в уезде и на недостаток в обществе охоты к чтению и вообще смотрел на все мизантропически, а потому я и писал ему, что такому взгляду теперь нет места. Что касается выражений о ныне царствующем Государе Императоре, то я их не понимал неуважительными и, если они имеют этот вид, то это ошибка языка, а не сердца.


В. 11. В письме к Шевичу вы пишете: «Университеты, говорите вы накрывают, а я вам могу отвечать: уже и открывают. Да здравствует эта шаткость, эта неопределенность принципов. на которые нам не приходилось жаловаться при покойнике. Впрочем тут, может быть, есть и своя польза. Эти потемки эта игра в жмурки и раздражает к ободряет: раздражает /174/ своим своеволием, ободряет — свое слабостью». Какую пользу находили вы в таких действиях правительства, и кого и к чему ободряют они?

Отв. 11. Пользу эту я находил в равновесии двух элементов всякой политической жизни: охранительной и преобразовательной, между которыми такие действия правительства поддерживают некоторую борьбу, без которой нет и самой жизни. Отсюда уже само собой явствует, кого и к чему подобные действия, по моему мнению, ободряют: кого? — поборников преобразований; к чему? — к надеждам на реформы.


В. 15. В письме к Симонову вы пишете: «вероятно Волков в союзе с голубыми задумал истребить красных». Что вы разумели под голубыми и красными?

Отв. 15. Под именем голубых разумел носящых голубой мундир, т. е. жандармов, а именем красных для игры слов назвал так называемых либералов в Полтаве, в том числе и себя.


В. 17. В записке, писанной вами капитану Лободе, вы упоминаете о деле, пред которым он учил благоветь вас. Какое это дело?

Отв. 17. Лобода в такой степени был предан делу воскресных школ, так много посвящал ему труда и времени, что я имел полное основание сказать, что он был для нас живым уроком благовения к нашему скромному делу.


В. 19. В письме от такого-то числа к капитану Лободе вы сказали следующее: «Эх, жаль, что вас нет в Полтаве. Мне все больше и больше кажется, что 19 февраля что-нибудь да принесет нам. А правительство, как нарочно, отталкивает от себя даже многих людей умеренных, а к тому времени оттолкнет еще больше. Два равно недовольных класса будут друг перед другом, и кто знает, не подадут ли один другому руки. Настоящая реакция не может быть продолжительна; это не то, что реакция 1849 года, ведущая к апатии и отчаянию: теперь и мы не те, и Николай не тот. Рассчитывают, конечно, на то, что народ без души от царя, но разве ему будет легче, если он подымется на панов? Впрочем, будь, что будет, а умирать не хочется; страшно хочется жить, хочется знать наше грядущее». Объясните подробно эти выражения и повод к ним.

Отв. 19. Поводом к этой тираде были известия о закрытии воскресных школ, прекращении нескольких журналов, издании новых цензурных правил и т. д., поразившие даже умеренных, т. е. большинство грамотного населения Полтавы, Объяснение же ее заключается в образовавшемся у меня мнении, которое к сожалению и теперь меня не оставляет, что нашему обществу грозят внутренние беспокойства. Мнение это основано с одной стороны на подтверждающихся со всех сторон известиях о недовольстве крестьян решешем их вопроса, с другой стороны на последних распоряжениях правительства.


В. 24. В бумагах Лободы найдена предъявляемая при сем статья, писанная вашей рукой: «Пора или не пора»? С какой целью составили вы эту статью, оскорбительную для государя и для его правительства и с какой целью передали ее капитану Лободе?

Отв. 24. Это не моя статья. Она принадлежит изданию Голоса из России, список с которого, ходивший по рукам, дошел и до меня. Передана же она была мною Лободе с целью, которая надписана и на самой статье прочтите и разорвите». /175/


В. 25. В бумагах того же Лободы найдено ваше письмо о вреде монархического начала. Как вы осмелились иметь такую мысль?

Отв. 25. Письмо это есть продолжение чисто теоретического спора моего с Лободой на словах и в нем я доказывал только историческое соответствие систем политических с системами религиозными, не выводя из этого никакого практического заключения. Если же статья выводит его, то выйдет только, что там, где господствует атеизм, естественна республика, а где теизм — монархия.


В. 27. В бумагах ваших, взятых при обыске в вашей квартире найдены возмутительнейшие статьи: «Русский народ и социализм» и «Записки князя Оболенского». От кого вы получили их и с какой целью хранили?

Отв. 27. От кого я получил их нет никакой возможности припомнить, так как первая из них хранилась у меня более 6 лет. Хранил же я их, как материал для своих научных работ.


В. 28. В бумагах ваших, кроме того найдена статья: «Об истекшем тридцатилетии России», порицающая царствование покойного Государя Императора Николая Павловича, и другие подобные же статьи: («Восточный вопрос с русской точки зрения», «Речь Николая в Варшаве», «Записки военного о Севастополе» и т. д.) Кому принадлежат эти статьи и с какой целью хранили вы их?

Отв. 28. Статья об истекшем тридцатилетии приписывалась одними — Герцену, другими — Грановскому. Хранил я все перечисленные статьи для своих научных работ».


На этом допрос кончился.









П. Гуревич. Дело о распространении малороссийской пропаганды // Былое: Журнал посвященный истории освободительного движения. — Петербург, 1907. — № 7 (19). — С. 169-175.















© Сканування та обробка: Максим, «Ізборник» (http://litopys.kiev.ua/)
4.III.2010








  ‹‹     Головна


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.