Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


‹‹   Головна





П. А. КУЛИШ (1819 — 1897)

УКРАИНОФИЛАМ



Не без некоторой робости приступаю к изложению личного своего взгляда на предмет, в котором заинтересовано так много людей с положительной и отрицательной стороны.

Не желая быть пассивным органом одной партии, я боюсь быть обвиненным в малодушном повороте к другой, как это часто случается с людьми независимого мнения в моменты сильного возбуждения страстей. Лично для меня такое обвинение значило бы немного больше ветра, свистящего мимо ушей; но при неточности у нас понятий о гражданской честности, оно могло бы вредить успехам идеи, которая дорога для меня не меньше самой жизни. К счастью моему, для меня давно уже не новы превратные суждения о цели, к которой я постоянно стремлюсь, и потому уверенность в раннем или позднем торжестве истины заставляет меня и на этот раз пренебречь опасениями, которых породили было во мне минутную нерешимость.

Украинская идея, основанная на начале глубоко-демократическом, явилась вследствие почувствования неправды во взаимных отношениях между собою брата и брата 1. Евангельское учение, обновясь в чистых и горячих украинских сердцах, заставило их полюбить труждающихся и обремененных больше, чем любили они до тех пор богатых и знатных друзей своих, больше, чем любили братьев, сестер, отцов и матерей своих. Отвергнув мысль о собственном благосостоянии, пренебрегши честолюбивыми планами, свойственными молодому уму, и решась на всевозможные бедствия посреди тех, кого они в душе своей называли. недолюдками 2, принялись эти вначале весьма немногие народолюбцы за свое дело и начали его с изучения простого народа украинского, его языка, его нравов, обычаев и его истории. Во главе своей они имели поэта, которого природные способности до сих пор не оценены вполне, по невозможности приложить мерило критики к произведениям ненапечатанным 3. Был между ними и еще один высокий талант, обнаруживший свою всю силу только в недавнее время, на поприще истории 4. Но все-таки их было так мало и пропаганда их, чуждая политической искусственности, распространялась так медленно, что прошли бы десятки лет прежде, чем общество обратило на их дело серьезное внимание. К несчастью для них лично — или, по крайней мере, /424/ для лучших из них — и к счастью для проповедуемой ими идеи, посторонняя механическая сила, понимавшая вещи грубо, нашла нужным уничтожить неуничтожимое и распорядилась так неловко с немногими деятелями только что воплотившейся идеи, что число их начало выростать быстро и в течение нескольких лет охватило значительную часть мыслящего общества 5. В настоящее время подобный прием со стороны правительствующих властей представляется нам решительно невозможным: до такой степени для каждого сколько-нибудь светлого ума сделалась ясна его недействительность; за то выдвинуты на сцену действия другие меры, вредные для общего блага в том отношении, что лишают здоровую общественную среду возможности обсуждать вопросы со всех сторон и этим дать, определить ему законные границы в общей деятельности нераздельного русского народа. На рукописные и печатные сентенции во вкусе «Русского вестника» 6 украинцы отвечают по необходимости молчанием, и этому молчанию могут радоваться только самые недальновидные, самые ненаблюдательные политики. Идея засвидетельствовала свою жизненность множеством фактов, а может ли процесс жизненности приостановиться оттого, что слово живое не сопровождается словом печатным? Не приостановится он ни на мгновение, но, не управляемый совокупностью мыслящих сил в обществе, породит явления странные, безобразные и на время вредные для многого хорошего. Так действительно и случилось. Между последователями украинской идеи начали обнаруживаться такие дикие тенденции, что, при всем моем отвращении к общей, невольной нашей манере выражаться обиняками, я счел долгом заявить свое разномыслие. Да ведает, однако ж, читатель, что я подвергаю здесь обсуждению далеко не весь вопрос, настоятельно требующий свободного обсуждения: я коснусь только некоторых сторон, да и то с соблюдением необходимых условий нашей жалкой полемики.

Нет в истории примера, замечает Бокль 7, чтобы какой-нибудь класс людей, обладая силой, не злоупотреблял ею. Украинское панство, соединенное тесными связями с великорусским чиновничеством, не имело ни в своем прошедшем, ни своем настоящем достаточных опор против этого порока, общего всему человечеству. Не уступая ни в формальной, ни в сердечной набожности соседнему дворянству, оно лукавило перед евангельским учением не хуже соседей и, усердно поклоняясь небесному Отцу, относилось — говоря вообще  — более чем равнодушно к земным чадам его. В церквах у него, по заведенному порядку, говорилось о любви к ближнему, о самоотвержении в пользу ближнего, о водворении царства Божия на земле; в домах, на полях и заводах с этим ближним обращались вовсе не по-христиански. Не все, конечно — и далеко не все —  пользовались варварски преимуществами звания, превосходством богатства и /425/ бессилием административного контроля. Одни, по доброте души, довольствовались малою долею труда со стороны крестьян, в виде законной платы за землю, предоставленную им в  пользование, и при этом вменяли себе в обязанность, защищать их от полицейской саранчи. Другие, в благодушной лености, не ведали, что творится у них в имениях, предоставленных в распоряжение немцам, полякам, отставным вахмистрам или панкам, не отличающимся излишнею тонкостью нравов. И теперь еще можно найти много добрых людей, которые с удивлением узнают, что их имения были американскими плантациями. Но вообще Украина обеих сторон Днепра для наблюдательного взгляда представляла зрелище притесняемых и притеснителей. Разнообразны были формы неправд господствующего класса в отношении к классу подчиненному, но перечислять их здесь нет надобности. Дело в том, что украинские народолюбцы, не обращая внимания на  благородную часть господствующего класса, как на явление естественное, и  поражаясь злоупотреблениями силы со стороны другой, несравненно многочисленнейшей части, как явлением чудовищным, отвернулось от всего, что составляет принадлежность господствующего сословия, и начали искать истинной человечности только в сословиях труждающихся и обремененных. Роковая крайность! Она-то была причиною односторонности развития наших литературных талантов, бесплодной или малополезной деятельности наших энергических людей, изолированности нашей громады народолюбцев и — что хуже всего —  отчуждения от нас множества людей богатых и разносторонне образованных,  которые, проникшись уважением к нашей деятельности, дали бы ей истинно общественное значение, сообщили бы ей солидарность и спасли бы многих из нас от напрасной гибели в борьбе с нуждою и неблагоприятными гражданскими обстоятельствами. Чтобы высказаться яснее, я войду в некоторые подробности касательно упомянутых мною явлений.

Не перечисляя ни авторов, ни их сочинений, замечу, что творчество украинской музы до сих пор ограничивается исключительно типами из простонародного быта. То правда, что ни одна литература не заимствовала из простонародной сферы жизни таких величавых образов, полных человеческого достоинства, как украинская, ни одна не сделала свои идеалы в простонародном вкусе столь популярными между читателями и даже слушателями. Возможность избежать аффектации в этом весьма трудном, а для некоторых обществ и совершенно недоступном роде творчества, свидетельствует несомненнее всего о природных достоинствах украинского простонародья и оправдывает глубокую любовь к нему наших писателей. Способность безграмотной части этого простонародья следить с увлечением за полетом художественной фантазии Квитки или Шевченка доказывает убедительнее всего, что, /426/ при благоприятных обстоятельствах, из него могло бы выйти нечто великое. Но следует ли из всего этого, что  литература, изображающая одну только сторону жизни — и при том в идеальном  ее понимании — идет верным путем к дальнейшему своему развитию? На это замечание естественно может явиться у читателя мысль: что же делать авторам, если в их читающем обществе нет запроса на другие образы и если это общество до того предубеждено против всего не демократического, что не поверило бы идеалу поэта, если бы поэт и мог стать выше немого, но могущественного запроса, вдохновляюшего его на творчество? В том-то и дело, отвечу я в таком  случае, что как поэт, так и его публика находятся у нас в изолированном положении. В публике это естественно и почти неизбежно, вследствие известных исторических и политических обстоятельств; но поэт, как существо, одаренное в высшей степени чувством свободы может и должен вырываться за пределы очарованного круга, начерченного для него окружающею его средою. Если наши поэты до сих пор этого не делали, если не взглянули на доступный их наблюдению мир более полным, всеобъемлющим взглядом, то это следует приписать не столько умеренности их способностей, сколько недостаточности их образованности; а полная образованность — замечу кстати — достигается поэтом только в соприкосновении со всем составом того народа, к которому сам он принадлежит.

Говоря это, я имею перед глазами не одно прошедшее или настоящее, но также и будущее. Как бы ни гордились некоторые из нас тем, что уже нами сделано, какую бы цену ни придавали мы оригинальности и абсолютной независимости от других литератур кое-чего между нашими литературными произведениями, но в дальнейшем развитии нашей духовной деятельности все это может оказаться только слабыми опытами, первыми шагами ребенка, решившегося идти без помочей. В нас ничто еще не застарело, и потому для нас нетрудно повернуть с узкого пути морального развития на более широкий. Надобно только нам подняться выше ложной гордости, которая останавливает не только единицы, но иногда и целые корпорации от простосердечного сознания своей односторонности. Литература, изображая в возвеличенном виде простолюдина и выставляя рядом с ним одни пороки и глупости сословия господствующего, клеймит это сословие печатью отвержения, или — сказать проще — считает его выродившимся и неспособным к продолжению народного развития. Если-б такой взгляд на него был справедлив, то из его среды не являлись бы люди, горячо жаждушие общего добра, хотя и понимающие это добро условно; не являлись бы из его среды люди в высокой степени талантливые и энергические; не выделялись бы из него люди, отличающееся разумною деятельностью в сферах, посторонних для украинского вопроса. Скажу более: это сословие дало уже нам не одного  поборника демократической украинской народности, при всем ее отчуждении — без сомнения временном — от того, что безразлично называется аристократизмом и панством. Один этот последний факт свидетельствует, что, будь наши писатели образованы разностороннее и не вдайся деятели нашей народности вообще в крайность воззрения на свою задачу, — сословие панское, или как бы мы его ни назвали, заявило бы свою способность к участию в национальном нашем возрождении гораздо выразительнее. Вместо того, оно или остается равнодушным зрителем наших трудов, или даже противодействует им всеми зависящими от него способами; а способов у него много, не только материальных, но и моральных. В первом случае оно считает наши писания ничтожными, не дает себе труда вникать в них, и этим вредит как собственному развитию в современном народном направлении  образованности, так и ускорению нашего дела; во втором — оно впадает в недоразумение, которого главною причиною были мы сами, или те из нас, которые, будучи не в силах проникнуть глубоко в сущность общей нашей работы, разглагольствуют о ней громче других. Происходящий отсюда вред для обеих  сторон слишком очевиден; но если дела будут идти еще долго так, как они шли до сих пор, то в будущем он возрастет до страшных размеров, и уже тогда поздно будет исправлять ошибки. — теперь еще можно исправить. Тогда судьею между двух враждующих тайно и явно сторон явится сила вещей: а мы, знающие историю своего прошедшего, должны бояться повторения старого в новой форме...

Не берусь решить вопроса: украинские ли писатели вызвали так называемых украинофилов к особенному роду общественной деятельности, или украинофилы, согрев любовью атмосферу простонародной жизни, дали писателям возможность воплотить в поэтические образы и картины свои великодушные чувства. Чья бы ни была тут инициатива, но и те и другие взаимно на себя действуют. Поэтому крайности и недоразумения писателей отражаются в словах и поступках украинофилов вообще, а образ мыслей украинофилов более или менее отражается на произведениях писателей. Но как, по моему убеждению, писатель может  стоять выше запроса со стороны своей публики, то от литературы мы должны ожидать поворота на более прямую и удобную дорогу к цели скорее, нежели от людей, более или менее подчиненных ее влиянию. Тем не менее, однако ж, следует иметь в виду самодеятельность читающего общества, которое во многом, если не во всем, подчиняет себе и самое творчество поэтов, не говоря уж о писателях более обыкновенных. Эта самодеятельность сильнее всего управляется общим чутьем, в чем есть и в чем нет истинной пользы для успехов жезни; и на это /428/ чутье мы должны более полагаться, чем на самый безкорыстный энтузиазм нескольких, хотя бы даже и самых талантливых представителей известного движения. Нельзя сказать, чтобы оно не проявлялось в украинцах (разумея под этим словом не одних поборников так называемой украинской идеи), но не все одинаково замечают его. Что касается до меня, то я вижу его, между прочим, и в самой недоверчивости, с которою смотрит на украинский вопрос множество людей, готовых и способных принять участие во всяком разумном и близком для них деле. Действительно, наблюдателя, спокойно изучающего явления современной жизни, невольно останавливает печальный факт, что в короткое время горячие поборники нового движения сделали так много на бумаге и так мало вне печатной строки. Из кого до сих пор состоят украинские громады, возымевшие свое начало в столицах и украинских городах непосредственно после смерти Шевченка? Состоят они почти исключительно из молодых людей, горячо сочуствующих поэту великому, но не достигшему полной зрелости, таланта, не достигшему полной гармонии между мыслью, принадлежащею современному просвещению общества, и вдохновением, составляющим его собственное достоинство... Люди того возраста, в котором человек вырабатывается в окончательную свою форму, едва ли относятся в громадах к людям, еще формирующимся, даже и так, как 1 к 25. Могут это, пожалуй, объяснять нравственным превосходством молодого поколения над старым; но в таком случае надобно в развитии моральных сил общества допустить скачки, а это отвергает наука истории. Молодое поколение создано поколением предшествовавшим, и в численности своей не может относиться к нему иначе, как дети к отцам семейств. Пропорция между представленными выше цифрами могла бы подойти под это правило только в таком случае, когда бы каждые 25 громадян были вполне достойны своего названия; а ведь никто из передовых людей в громадах не станет, надеюсь, отвергать истины, что в этих собраниях, как и во всяких других, едва ли половина личностей соответствует своему назначению. Следовательно, надобно принять за более верное такое положение: что в украинских громадах люди сформировавшиеся относятся к людям формирующимся, как 1 к 50. От каких же причин это происходит? Вот вопрос, над которым стоит хорошенько подумать.

Не ручаюсь ни за полноту, ни за непогрешительность  моих замечаний, но считаю долгом высказать их для того, чтобы возбудить новую литературную беседу и посредством ее или самому разубедиться в своих понятиях о предмете, столь важном для настоящего момента украинской жизни, или других разубедить в их понятиях. Мне кажется, что главная причина этого печального  явления заключается в ошибочном понимании демократического характера  украинского народа. Обыкновенно думают, что /429/ простой украинский народ отвергает идею панства по какому-то особенному философскому взгляду на жизнь, присущему его природе, тогда как его недоверчивость к панству и нежелание идти одним путем с панами происходят от событий и обстоятельств чисто внешних. Здесь не место распространяться о жалкой роли, какую он играл постоянно на почве, обрабатываемой его собственными руками. Довольно привести один факт: что инициатива цивилизации, которую хотели водворить в нем, всегда принадлежала иноплеменникам 1, что распространялась она главным образом посредством иноплеменников и направлена была к исключительной корысти самих цивилизаторов.



1 В этом местче на поле рукописи рукою Мих. Юзефовича приписано: «Мне кажется, это выражение слишком не точно: можно бы употребить с большею точностью слово разноплеменники. Разноплеменность выражает ветви одного рода, тогда как иноплеменность подразумевает совершенно другой, чужой род, как, напр., немцы и т. под».



Кто из украинцев переходил в этом случае из роли пассивной к роли активной, тот изменял родному языку и обычаям, отделяя личные свои интересы от интересов народных и потому, делаясь паном, естественно становился чужим для народа человеком. Недоверчивость народа к панам и нежелание подражать им в нововведениях охранили его от бесхарактерности, в которую он впал бы, ломая и переламывая свою жизнь на новый лад почти с каждым полустолетьем. Если современные нам цивилизаторы уверены, что они безошибочно нашли, наконец, форму, в которую должна отлиться его жизнь, то, надеюсь, они согласятся, что было бы хуже для их великого дела, когда бы этот народ, не обладая досадным для них упрямством, пребывал уже всем тем, что из него хотели сделать прежние цивилизаторы. Поэтому не станем слишком горячо жаловаться, что простой украинский народ неохотно подчиняется нашим глубокомысленным планам его будущего благоденствия; но не будем также утверждать с оракульской смелостью, будто бы он до того демократичен по своей природе, что в нем не может возникнуть никакая аристократия, без внешнего, принудительного влияния 9. Наши молодые, а часто и немолодые громадяне, упуская из виду эти соображения, ведут себя так, как будто раскаиваются в предшествовавшей жизни, не похожей на жизнь простонародную, как будто стыдятся преимуществ, приобретенных ими в более утонченном, панском быту. Из любви к простому народу, они часто, не без комических усилий, нисходят к грубости его манер и угловатости в приемах общежития. От этого случается нередко встречать в громадах копии, дающие понятие об оригиналах, так как не все паничи видали на веку своем лучшие образчики простонародья и не все способны на основании наблюдений своих создать в душе идеал естественной грации простолюдина и его безыскусственнаго приличия в обращении. В самой одежде, /430/ которую усваивают себе громадяне в подражании низшему, землевладельческому классу народа, не всегда мы встречаем у них идею усовершенствования, которой нельзя отвергать ни в каком обществе, способном к развитию. Напротив, они большею частью слепо подражают неуклюжести простонародной одежды, забывая, что эта одежда свидетельствует о безвкусии, до котораго простолюдины доведены были долгим гнетом неотступной нужды в первых потребностях жизни и происходящим оттуда упадком эстетического чувства. Но, положим, что наши народолюбцы опасаются усовершенствованием простонародной  одежды отдалиться от народного покроя и от самого вкуса народного, еще  вполне определенного народоизучением. Зачем же они допускают в ней неряшество? Зачем некоторые из них являются в свое общество в грязном, заношенном белье и даже с невымытыми дочиста руками? Почему сапоги у них должны быть рыжие, а волосы на головах всклокочены? В этом зрелище должно быть что-то обидное для действительного простолюдина. По крайней мере чувство человека, изучавшего худшие и хорошие стороны простонародного быта, невольно оскорбляется подобной карикатурою. Что касается  до манеры в обращении, то мне случалось наблюдать одно и то же лицо в собственном так называемом обществе и в собственно так называемой громаде.  В обществе оно держало себя, как все; в громаде дозволяло себе грубости,  не оправдываемые никакою свободою слова, никакою простотою нравов. Терпимость в этом случае со стороны людей, не желающих высказать свое преимущество из уважения к равенству, ведет к самой нелепой охлократии. Тут наши громадяне отступают от народного житейского смысла еще больше, нежели в своей  внешности; ибо простой народ, при всем его упадке в настоящее время от причин, известных каждому, в своих сходках и трезвых беседах сохраняет известный такт и далек от того, чтобы не понимать ни приличного тона в публичной речи, ни ее пределов. Прямым следствием высказанного мною и многого другого, чего я не могу покамест высказать, бывает то, что с одной стороны люди, не получившие хорошего воспитания, находят в громадах как бы оправдание своей грубости и бестактности, а с другой — люди благовоспитанные входят в наши громады не иначе, как с некоторым самоотвержением, ради идеи, или же вовсе чуждаются их. Да не подумает, однако-ж, кто-нибудь, что я своими замечаниями намекаю на бесполезность громад вообще. Если бы я считал их бесполезными, то не стал бы тратить и времени на обсуждение их действий, — обсуждение, разумеется, поневоле далеко не полное.

В надежде, что мой голос не будет гласом вопиющего в пустыне, обращу еще внимание моих читателей на действия громадян вне их сходок. Наши громадяне большею частию состоят из людей, придавленных нуждою, а потому самому и развитых /431/ более или менее односторонне. Воображая же себя, как это свойственно односторонним людям, образцами истинно общественной жизни, они взирают на другие слои общества с некоторым пренебрежением и в этом случае уподобляются самым крайним аристократам по пословице: Les extrémités se touchent 10. Многие из них убеждены серьезно, что время их было бы потерянным, если бы они проводили его в обществе, не разделяющем их понятий о народе и вообще о жизни. Чего они лишаются (относительно умственного развития вследствие этого заблуждения, понятно каждому опытному человеку; но отчуждение от среды не украинофильской, среды сравнительно огромной и разнообразно могущественной, вредит их благородно задуманному делу больше, нежели самые темные предубеждения против него местных властей, которыя — надо заметить — во многом, если не во всем, зависят от влияния этой среды. Оставляя в стороне обстоятельства, о них же не лет зде глаголати, укажу на факт убедительный, как мне кажется, в высокой степени. Громадяне наши жалуются на диаметральную противоположность в понимании дела жизни со стороны людей, от которых зависит свобода их действий. Почему же не стараются живыми связями с преобладающею покамест частью общества внушить ей доверие к умеренности своих стремлений, без которой не мыслимо сочуствие к ним никакой посторонней среды? Почему не усиливаются занимать в этой среде места, принадлежащие им по их образованности и по стойкости их характеров? Почему, наконец, не имеют они в виду законной смены поколений, вследствие которой люди новых убеждений должны некогда стать во главе местной администрации, которая, не понимая покамест хорошенько, в чем именно дело, естественно держит ухо востро, и по своим понятиям о благе общем, останавливает, сколько может, новое украинское движение к пробуждению народного самосознания? Опасаться в этом случае искушений, представляющихся молодым умам на каждом шагу, значит не доверять могуществу своей идеи и искать спасения от соблазнов твердой воли в каком-то иночестве. Между тем посмотрите: уклоняясь от одного соблазна, они впадают, подобно инокам, в другой, гораздо более вредный. Чтобы принадлежать к обществу преобладающему, необходимо для каждого иметь известную долю нравственных достоинств, возвышающих человека над уровнем людей, обиженных природою и придавленных обстоятельствами. Конечно, в этом требовании есть много ложного, принимаемого немыслящею массою за человеческие достоинства; но на то и дан человеку свободно действующий ум, чтоб различать золото от мишуры. Никто, надеюсь, не станет отвергать, что в этом обществе каждый из нас находит больше, нежели где либо, и побуждений возвыситься над толпою, и помощи со стороны людей, уже более или менее возвысившихся — хотя бы и не в /432/ нашем духе и направлении; а эти вспомогательные средства действуют гораздо могущественнее на слабую — в этом надо сознаться — нашу натуру с хорошей стороны, чем неизбежные соблазны обыкновенной общественной жизни — с дурной. Но дико бросаются в сторону от общего пути молодые украинофилы. Чуждаясь разномыслящего с ними общества и пренебрегая его правилами, они отвыкают владеть своим днем и держать ум свой всегда в порядке. Кто следил за массою этих молодых людей, тот знает, что только весьма немногие из них достигают известной степени учености и занимают в ряду общественных деятелей видные места. Этих немногих спасает, можно сказать, только врожденный им талант, облагораживающий человеческую натуру силою своего ясновидения. Остальные и по материальному, и по нравственному своему положению остаются затерянными в массе людей, добивающихся рутинным способом известной значительности в науке и влиятельности в жизни; а это происходит не от ограниченности их способностей, не от бессилия их характеров: это прямое следствие отчуждения от среды, которая способностям дает безпрестанно свежую пищу, а характерам необходимую для общественной жизни обработку.

Самое сильное оправдание, какое могут представить с своей стороны ультра-украинофилы, состоит в том, что они, удаляясь от сожительства с обществом так называемым ими панским, сберегают свое время для кабинетной работы в пользу народа и для живого сближения с народом. Что касается до кабинетной работы, то не было еще такого общества, которое бы овладело человеком деятельным вполне и не давало бы ему времени для занятий учено-литературных. Напротив, величайшие писатели всех веков и народов свидетельствуют своею жизнью, что их труды перемежались беспрестанными сношениями со множеством людей разных сословий, состояний и убеждений. Исключения представляли только затворники-специалисты, погубившие много времени попусту и страдавшие при том крайнею односторонностью и едва простительным чудачеством, за которое часто платились душевным спокойствием. Относительно сближения с народом скажу, что для этого вовсе нет надобности в отсталости от всего, что живо интересует лучших людей в панском обществе; и опять таки — панское общество не требует ни от кого столько времени для поддержания житейских отношений, чтобы не давать возможности сообщаться с простым народом посредством путешествий, случайных бесед и разнообразных сделок. Нет, кроме простодушного увлечения новою идеею, — увлечения очень естественного и в основании своем глубоко нравственного, — здесь играет немаловажную роль разного рода гордость; а где замешивается гордость, там всегда страдает истинный успех. Молодой человек, очутясь в большом городе без средств к жизни, тяготится сближением с людьми, сравнительно пользую-/433/щимися благосостоянием, хотя бы они были деликатнейшие создания, далекие от того, чтобы делать разницу между богатыми и убогими знакомыми. Для того, чтобы по возможности меньше обращать на себя внимание наружными признаками бедности или недостатками воспитания, он должен делать некоторые усилия над врожденною каждому из нас ленью. Цель этих усилий представляется ему слишком ничтожною для такой высокой личности, какою он себя воображает. Он забывает, что, отказываясь от общества людей, более богатых (иногда только потому, что они долее жили и трудились), он лишает себя случая приобресть многое, что подвинуло бы его вперед не только в нравственном, но и в вещественном отношении. Напомнить об этом ему, растолковать это ему, убедить в этом его некому, и он малодушно предается ропоту на глупую судьбу, которая, однакож, была настолько умна, что дала ему молодость и способности. В таком настроении духа, он охотно сближается с людьми менее порядочными, менее требующими своим бытом от гостя усилий, облагораживающих всякий характер; и если попадает в громаду, где терпятся разорванные свитки, дырявые сапоги, грязное белье и бурлацкая беседа, то чувствует себя совершенно в своей тарелке и от всей души пренебрегает условиями более утонченного общежития. Дух партии заразителен для ее приверженцев, и потому другие молодые люди, далеко не терпящие бедности, в суровом значении слова, и не лишенные изящного воспитания, впадают в небрежение о своем наружном виде, являются в громаду в невычещенных сапогах, в измятом и запачканном голландском белье, с грязными ногтями и нечесанными волосами. Они как будто стыдятся своих преимуществ, которыми, напротив, должны бы пользоваться для того, чтобы скорее других достигнуть полной образованности. Они в самих манерах волею или неволею подражают тем, которым должны бы доставить случай поучиться хорошему и отвыкнуть от дурного. Они воображают, что, обурлачившись добровольно, приносят пользу украинской громаде и ускоряют ее работу, тогда как, делаясь в обществе украинском предметом смеха, вредят как нельзя более распространению идеи, дорогой для них лично и спасительной для всего украинского народа.

Случалось мне иногда слышать, что неукраинское общество в Украине обеих сторон Днепра смеется над украинским костюмом и над украинским языком людей образованных, подобно тому, как в известной басне в царстве хромоногих смеялись над человеком, ходившим прямо. Но вникнув поближе в причины смеха, видишь, что причины смеха здесь — уклонение от здравого смысла в том и другом случае, а не самый костюм или язык. Простолюдин шьет себе свитку из грубого сукна во-первых потому, что не имеет возможности затрачивать на это больше денег, во-вторых потому, что работа его не позволяет носить тонкой ма-/434/терии. Но видеть грубую сермягу на горожанине и на человеке, занятом книгами и бумагами — более нежели странно. Это уже аскетизм, отрицание идеи комфорта, вознаграждающего человека за его деятельность. Посмотрим на костюм и с другой стороны, со стороны экономической. Не подчиняясь моде и будучи приноровлен к младенческому состоянию у нас цивилизации, народный костюм значительно уменьшает не только издержки, но и самые хлопоты для содержания его в приличном виде. В этом отношении постоянное употребление украинского костюма спасает людей небогатых от контрибуций в пользу портных и купцов, которую налагают на себя богатые люди, беспрестанно меняя покрой и цвета материи; но надобно, чтобы он, при всей своей простоте, удовлетворял чувству изящного и понятию о приличии. Известно, что хорошо сшитый украинский костюм возвышает мужскую и женскую красоту. Смеху в этом случае нет места, так как другое, более сильное чувство, подавляет его. Если же производимое украинским костюмом очарование нарушено неловкостью покроя, небрежностью ношения, или искусственно простонародными манерами носителя, которые часто усваивают себе наши украинофилы, то невольная улыбка будет преследовать украинский костюм повсеместно. К этому надобно прибавить еще — и это самое главное — что пока украинофилы будут играть внешнюю свою роль в обществе, до тех пор украинский костюм будет в его глазах неразлучен с идеею чудачества, а потому и не достигнет повсеместного распространения, которое так много уменьшило бы издержки небогатого, но образованного класса. Нечто подобное следует сказать и об языке. Времена польской, московской и наконец общерусской канцелярской администрации доказали, что народ не мог по каким-то достаточно сильным причинам ни переменить своей речи, ни относиться доверчиво к бумагам, писанным чуждым для него языком. Украинофилы сознали необходимость сообщения простонародия с сословием господствующим посредством языка, общего тем и другим; вместе с одеждою, до сих пор пренебрегаемою сословием образованным, начали они усваивать себе и пренебрегаемый им доселе язык простонародный. Несколько писателей представили неоспоримые доказательства оригинальной красоты и богатства этого языка; но нельзя сказать, чтобы все громадяне в отношении изучения родного слова стояли выше поверхностных дилетантов. Пример писателей на них не подействовал. Немногие из них изучали памятники народной словесности хотя бы с тем прилежанием, с каким студент готовится к экзамену *.



* Если бы я этой статье захотел придать характер мемуара, то на каждое делаемое мною в ней замечание я бы мог представить живые примеры. Ограничусь одним, как наиболее удобным для печати. Некто из громадян похвалился мне, что у него есть старинная народная дума, в которой упоминается Сангушко 11. Я просил сообщить мне копию и получил от молодого любителя украинской народной поэзии чтобы вы думали? — нелепые вирши Падуры, которых он не умел различить от думы народной 12.



В изучении разговорного народного языка также не заметно /435/ у них особенных успехов. Доказательством того и другого служит неловкость, с которою они принимаются за перо в журнальных статейках или книжонках, предназначаемых для народнаго чтения. Исключений из этого общего правила можно насчитать весьма немного. Неудивительно после этого, что народ не узнает в их писаниях своей родной речи, а сословие образованное видит в их языке извращение общего письменного языка. Мало того: неразвитость литературнаго вкуса вообще — не говоря уж о языке — так и разит в этих неловких попытках беседовать печатно с публикою: так и видно, что за это важное дело берутся у нас не самые лучшие, а только самые смелые. Разумеется, книжные изделия, отпускаемые с плеча, по московской поговорке: тяп да ляп, гибнут без следа, и украинский язык ожидает своей разработки от людей более трудолюбивых, более внимательных к своему делу и умеющих в устах самого народа различать изящную форму слова от неизящной, энергический оборот речи от оборота слабого,  вялого, плоского. Так как все мы стоим при самом начале нашего дела, то не мешает нам быть разборчивее в оценке своих учебников и других сочинений, печатаемых в видах образования прочной связи между двумя классами, до сих пор разрозненными пренебрежением простонародной речи с одной стороны и непониманием речи книжной — с другой. Что касается собственно до громадян, то желательно было бы встречать между ними побольше людей, изучавших свой родной язык не случайно, а путем труда правильного и настойчивого. Только тогда возможно будет встретить в Украине образованное общество, беседующее о текущих делах своих на языке украинском. Только тогда просвещенные украинцы будут говорить с неграмотными своими земляками совершенно ясно и убедительно для этих последних. Только тогда они составят нераздельную часть своего родного племени и сделаются истинными его представителями.

Никто не упрекает наших украинофилов вообще ни в недостатке любви к простонародью, ни в силе воли, получившей известное направление, но они часто вредят своей идее непрактичным ее осуществлением. Вместо того, чтобы, засвидетельствовать братское уважение к народу усвоением его одежды и языка, служить для него образцом всестороннего нравственного развития и привлекать из него лучших людей в свою мыслящую среду, — они нередко опускаются с умыслом до того уровня, на который низвели народную массу отчуждавшиеся от него польско-русские паны, а потом и старшины козацкие, переименованные в дворянство. Я уж намекнул выше, как вредно для успехов украинской идеи отчуждение наших громадян от просвещенного неукраинского и даже /436/ антиукраинского общества в городах, — вредно уже по одному тому, что они, будучи передовыми людьми своего загнанного и погруженного в невежество племени, добровольно лишают себя случая учиться многому не по книгам. Что же сказать о тех энтузиастах, которые буквально погружаются в толпу неграмотного люду с целью служить ему своею образованностью, оборонять его от злоупотреблений чиновничества и вести его к нравственной свободе? Намерение прекрасное, достойное прямых последователей Иисуса Христа; но посмотрим, как оно осуществляется. Из многих личностей, явивших доселе пример такого самоотвержения, мы не знаем ни одного сколько-нибудь обеспеченного человека. Все это народ убогий, как и те, посреди которых они желают играть роль Кадма. Не только по их принципу, но и по самой необходимости, они должны трудиться наравне с простолюдинами для насущного хлеба. Кто испытал на себе, какое усыпляющее действие производят на мыслительную способность человека мелкие хозяйственные заботы вместе с физической усталостью, тот легко поймет, что выйдет через десяток лет из самого развитого человека, обрекшего себя на простую пахарскую жизнь. Если бы даже у них под рукой были всевозможные книги и образованные соседи, то и тогда они не были бы в силах стоять наравне с веком в образованности, а стоять наравне с веком — необходимо для руководителя простого народа. Но всякому известно, как редко засевается Украина обеих сторон Днепра дельными книгами и на каких огромных расстояниях встречаются в ней истинно просвещенные люди. Кто пробовал жить в уединении, вдали от центров образованности, даже окружась книгами и не лишаясь вовсе беседы с людьми развитыми, тот сознавал в себе ощутительно упадок энергии труда и невольное охлаждение к общим интересам нации. Что же сказать о человеке, у которого книга необходимо должна быть редко в руках и которого общество состоит из людей невежественных, подавленных разнаго рода предрассудками и суевериями? Надолго ли хватит у него энтузиазма, который он вынес из просвещенной громады, и той силы, которую он постоянно должен напрягать в борьбе с массою, закоренелою в своем рутинном образе жизни? Знаю, что каждаго из этих героев народолюбия одушевляет надежда увлечь за собой многих себе подобных и таким образом положить основание гражданскому обществу на демократических началах, но при всем моем сочувствия к подобному явлению, рассудок говорит мне, что это —  неосуществимая мечта. Не говоря уже о препятствиях посторонних, самая идеальность дела заподазривает его состоятельность. Все великие общественные явления происходят из тесного соединения между собою мелких эгоизмов. Этих мелких эгоизмов не должно презирать, все равно, как не должно презирать господства первых человеческих нужд над более возвышенными нашими желаниями. Пусть судит каждый, есть ли в осуще-/437/ствлении этой задачи, предложенной благородным энтузиазмом наших народолюбцев, достаточно пищи для эгоистическаго чувства, свойственного каждой человеческой личности? Если столько монашеских и рыцарских орденов разрушилось вследствие отрицания себялюбия, — отрицания, положенного в основу их учреждений, то можно ли в XIX веке, по преимуществу эгоистическом (хотя от этого вовсе не худшем) мечтать о чем бы то ни было подобном? 13 Что касается до самих тех, для кого совершаются эти великодушныя подвиги, то, принимая во внимание их общую бедность и, вследствии бедности, невозможность успехов между ними цивилизации, нельзя, решительно нельзя ожидать, чтобы они сделали сколько нибудь заметный шаг к нравственной свободе под руководством своих экзальтированных наставников. Образование простонародья этим путем представляется мне добродушною ошибкою, — не более. Для того, чтобы распространять в народе грамотность и рассевать мало-помалу ему предрассудки, нет никакой надобности пренебрегать усовершенствованным цивилизациею бытом, делаться чернорабочим поселянином и подражать простонародным нравам и обычаям во всех подробностях. Народ наш не прочь от того, чтобы выбраться из моральной и материальной грязи, в которой держат его нужда и невежество. Оно представляет много примеров улучшения своего быта и уподобление его быту более цивилизованного общества. Одна беда, что у него пред глазами нет разумных образцов простой, но комфортной жизни, и что он, желая сделаться лучшим, часто с переменою быта становится худшим.

Если бы наши украинофилы-земледельцы, отвергнув соблазны моды и разных прихотей, составили средину между классом изнеженным, апатичным к успехам общего благосостояния, и между классом невежественным, чернорабочим; если бы они в своем семейном быту представили народу повсеместные образцы того, чем может быть небогатый, но и не убогий украинец, верный своим историческим преданиям; то это простое и легкое дело принесло бы двоякую пользу: с одной стороны оно уничтожило бы невольную, почти рабскую зависимость их от проповедников и проповедниц разорительной моды, увеличило бы этим их благосостояние, дало бы им средства следить за движением века и слило бы их в могущественную массу единством понятий, преданий и обычаев; с другой —  открыло бы для зажиточных простолюдинов школу жизни получше той, какую они ведут посреди таких же, как и они сами, темных людей, с весьма узким общественным горизонтом. Здесь-то, в этой то среде, нечуждой европейской образованности и хранящей в себе лучшее моральное наследство после свободолюбивых и поэтических предков, могли бы осуществиться законные стремления новой Украины 14 к восстановлению своей народности во всем ее достоинстве. Сюда бы из высшего по богатству и знатности класса  примкнуло, если не бытом, то по симпатиям, все /438/ истинно аристократическое, истинно лучшее. Здесь бы и стремление нашего простонародья к известного рода аристократизму получило бы оправдание.

Много много насчитал бы я еще выгод не для одного простонародья а для всех классов, от осуществления этой умеренной патриотической идеи; но для первого опыта подобной беседы и этого довольно.



П. Кулиш.


1862, авт. 28.

Хутор Мотроновка, под Борзною.









П. О. Куліш

УКРАИНОФИЛАМ


Вперше надруковано тільки в 1911 р. Українським науковим товариством в Києві (УНТ) з передмовою та примітками О. Левицького. Рукопис зберігається у Відділі рукописів ЦНБ АН України (1 — 2335). Рукопис  — автограф П. О. Куліша на 12 л. інт. F. Текст друку 1911 р. повністю автентичний рукопису. В рукописі є примітки самого автора, а також іншої особи. Згідно з атрибуцією О. Левицького цією особою був М. Юзефович. Залишається не з’ясованим, в якому періодичному виданні планував друкувати статтю Куліш. У передмові до першої публікації О. Левицький недостатньо обґрунтовано вважає, що статтю Куліш мав намір подати до «Вестника Юго-Западной России», який саме у 1862 р. почав виходити у Києві під редакцією Ю. Говорського. В зв’язку з тим, що цей часопис став відомим як пропагандист імперських великодержавних ідей, що мав антипольську і антиукраїнську спрямованість, то на цій підставі автор передмови робить декілька закидів у бік Куліша. Вся /485/ стаття Куліша  тлумачиться як спроба Куліша загравати з панством, початок його  ренегатства відносно українського громадського руху. Більше того  висловлюється думка, що вся стаття написана згідно з порадами М. Юзефовича, який зробив «деякі поправки». Що «мабуть Куліш не сподівавсь, щоб редакція «Основи» прийняла його енцикліку», але і Говорський не прийняв, вважаючи її «небезпечною для себе», наводячи слова останнього, що Куліш навіть белетристичними творами «уронил его журнал в глазах начальства».  Безумовно, О. Левицький не співчував ні ідеям «енцикліки» Куліша, ні  взагалі самому автору, що призвело його в передмові до дивних припущень та висновків. По-перше, у серпні 1862 р. «Вестник...» Говорського ще не міг мати вказаної сумнівнозвісної репутації. Наприклад, саме в «Основі» (1862, лютий) з’явилася за підписом Говорського замітка «Об издании в г. Киеве журнала под названием «Вестник Юго-Западной и Западной России» (С. 96 — 99), у якій журнал: подавався в досить сприятливому для свідомого українського читача дусі. По-друге, Куліш міг, та й мав намір, впливати на «Вісник...» Говорського, щоб мати більш широкі можливості для друкованої пропаганди. І дійсно, якщо б у  часописі Говорського з’явилася тоді стаття «Украинофилам», то, хоч  на. деякий час, це б надало журналу зовсім іншого обличчя. По-третє, роль Куліша в «Основі», незважаючи ні на які охолоджування у відносинах з В.  Білозерським, була настільки значною як в ідейному, так і в матеріально-організаційному відношенні, що немає ніяких сумнівів, що стаття при бажанні з боку Куліша була б надрукована в «Основі». Більш того, можливо вона тому і не була надрукована, що восени 1862 р. видання цього журналу припинилось. Але, можливо, що Куліш навмисно не бажав давати саме в «Основу», щоб зберегти і статтю, і журнал від цензурних перешкод та  можливих тяжких наслідків для єдиного українського журналу. І останнє, відносно «загравання з панами» та «порад» М. Юзефовича. Дійсно Куліш неодноразово у своєму житті намагався впливати на панів, перш за  все, ,щоб використати їх матеріальні можливості для видання українських книг, часописів, народної освіти та ін. Видання тієї ж  самої «Основи» стало можливим завдяки в багато чому цій Кулішовій політиці, але зводити статтю «Украинофилам» до «загравання» означає  не зрозуміти, не відчути головного пафосу статті. І не стільки  Юзефович намагається використати Куліша, скільки Куліш прагне  використати Юзефовича.

Стаття Куліша «Українофілам» наводиться в  даному виданні як конкретний приклад, з допомогою якого можливо  уявити собі, що на початку 60-х років українська суспільна думка  виходить на принципово інший рівень в порівнянні з 40-и роками. Ознаки  цієї «іншості» досить виразно прочитується з. кулішевого тексту: це і  поглиблена критично спрямована рефлексія з приводу самої української суспільної  думки, її недавньої історії з спробами рефлексійним шляхом вийти на розуміння до чого дійшли; це і поява в самосвідомості проблеми поколінь («батьків та дітей») в українському літературному та загальногромадському русі; це і наявне забарвлення  ідейних і психологічних типів, які поки що прикриваються єдиним прапором любові до рідної України, але вже готові до внутрішньої ідейної боротьби; це і свідоцтво еволюції в поглядах самого Куліша. Адресат звертань Куліша — це тільки /486/ ще народжений український «громадівський» рух з притаманним йому народницьким ухилом. Але з ретроспективних позицій є всі підстави стверджувати, що стаття Куліша має своїх адресатів на протязі усієї історії українського суспільного руху та суспільної думки аж до сучасних часів.



1 Одне з перших  відомих вживань словосполучення «украинская идея» і тлумачення її витоків.

2 Так українські діячі 40-х рр. називали українське панство, яке пригноблювало українське селянство.

3 Йдеться про Т. Г. Шевченка, з яким після його смерті, Куліш на протязі всього свого подальшого  життя вів напружений діалог, дозволяючи собі навіть різко негативні  вислови, але завжди признаючи його могутній природний талант.

4 Мова йде про М. І. Костомарова, історичні твори якого Куліш на той час оцінював тільки позитивно.

5 Куліш неодноразово висловлювався відносно того, що завдяки жандармським репресіям  по справі «КМТ» українська ідея за короткий час знайшла багато прихильників.

6 Журнал «Русский Вестник» видавався М. Катковим у Москві. З початку 60-х рр. поступово з ліберального органу західницького напряму стає ідейною трибуною консерваторів великодержавницької та руськофільської орієнтації. Знаходився з багатьох питань у полеміці з «Основою».

7 Бокль Генрі Томас (1821 — 1862) — англ. історик та соціолог. Його твір «Історія цивілізації в Англії» (1857 — 1861) значно вплинув на історичні та соціологічні погляди Куліша. Вплив Бокля виявляється вже в  цій статті Куліша.

8 Куліш по суті  висловлює ідею національної єдності, в якій кожна соціальна верства  виконує необхідну для історичного буття нації роботу.

9 Куліш 40-х років не бажав визнавати позитивну роль провідної соціальної верстви. Але під впливом життєвих спостережень і студій, в т. ч. над Боклем, відкриває для себе  цивілізаторську місію «панства», що, до речі, стає однією з теоретичних засад змісту його поглядів на козацтво.

10 Фр.: крайнощі сходяться.

11 Сангушко —  Сангушки — литовсько-український княжий рід, який мав великі маєтності на Україні. Представники цього роду були послідовними противниками православ’я.

12 Куліш ніби-то забуває, що сам у молоді роки довірявся літературним містифікаціям під народні думи, приймаючи їх за фольклорні.

13 Ще в 20-ті рр. Мих. Могилянський в термінах свого часу відніс Куліша до виразників ідей  буржуазної етики (Див.: Мих. Могилянський. Ідеологічна постать П. О. Куліша. ВР ЦНБ. Ф. 131, № 208). На підставі наведених рядків, якщо не враховувати «усього» Куліша, можна погодитись з цими уявленнями, але більш обережно буде, якщо зафіксуємо процес подолання Кулішем головних ідей романтизму, в т. ч. і ідеалізації минулого.

14 Вся стаття Куліша вражає своєю модерністською спрямованістю, що можна якоюсь мірою пояснити свіжістю вражень від недавньої поїздки по Європі.







[Кулиш П. А. Украинофилам / Пам’ятки суспільної думки України XVIII — першої половини XIX ст. Хрестоматія. — Дніпропетровськ, 1995. — С. 423-438; 484-486.]







‹‹   Головна


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.