‹‹     Головна

Письма Честаховскаго, писанныя въ 1861-мъ году о похоронахъ поэта Шевченка ¹).

Авторъ нижепечатаемыхъ писемъ о похоронахъ Т. Г. Шевченка — Григорій Николаевичъ Честаховскій, Онъ, вмЂстЂ съ пишущимъ эти строки, по порученію друзей поэта, провожалъ его тЂло отъ Петербурга до Канева ²).

Г. Н. Ч-ій происходилъ изъ военныхъ поселянъ, сколько помнимъ, херсонской губерніи, и въ Петербургъ сначала пріЂхалъ, желая учиться живописи, большая охота къ которой проявилась у него съ дЂтства. Но талантъ у Ч-аго оказался небольшой, и онъ сталъ зарабатывать насущный хлЂбъ канцелярскою службою въ КапитулЂ орденовъ. Съ переселеніемъ Шевченка въ Петербургъ въ 1857 г., въ кругъ его близкихъ знакомыхъ скоро вошелъ Г. Н. Ч-ій. Сближеніе послЂдовало сначала на задушевномъ пЂніи Ч-имъ малорусскихъ пЂсенъ, а затЂмъ горячая привязанность пЂвца къ поэту была послЂднимъ оцЂнена, и Г. Н. Ч-ій сталъ однимъ изъ частыхъ и желанныхъ посЂтителей Шевченка, когда послЂдній зажилъ своимъ хозяйствомъ въ зданіи Академіи Художествъ. Когда получено было разрЂшеніе на перевозъ праха Шевченка въ Малороссію и понадобился проводникъ, то лучше Г. Н. Честаховскаго для этого трудно было и придумать ³).

¹) За представленіе въ наше распоряженіе этихъ писемъ считаемъ долгомъ привести глубочайшую благодарность В. В. Тарновскому, собственность котораго ови составляютъ.

²) Г. Н. Ч-ій былъ главнымъ распорядителемъ проводовъ и похоронъ, а пишущій эти строки былъ лишь его, такъ сказать, помощникомъ.

³) Указаніе покойнаго Н. М. БЂлозерскаго (К. Ст., 1882 г., окт., 75), что сначала предложено было поручить проводы тЂла Ш-ка художнику Мокрицкому — по нашему мнЂнію, невЂрно; по крайней мЂрЂ мы не помнимъ этого.

На него и указали бли-/168/жайшіе друзья поэта. Можно сказать, что Ч-ій свято исполнилъ возложенную на него миссію. Онъ настоялъ, между прочимъ, чтобы тЂло поэта было похоронено на Чернечьей горЂ, а не въ КаневЂ.

Г. Н. Ч-ій въ послЂдніе годы своей жизни бывалъ частымъ гостемъ у В. В. Тарновскаго въ его чудесной КачановкЂ. А когда Ч-ій умеръ (въ мартЂ 1893 г.) въ ПетербургЂ, то тЂло его въ томъ же году было перевезено В. В. Т-имъ въ ту-же Качановку и тамъ похоронено въ паркЂ, причемъ надъ прахомъ горячаго почитателя памяти Шевченка была насыпана могила почти одинаковыхъ размЂровъ съ тою, которую покойникъ насыпалъ въ 1861 г. надъ прахомъ Тараса.

При какой обстановкЂ вторично похороненъ былъ поэтъ на Чернечьей горЂ, Г. Н. Ч-ій подробно разсказалъ въ своихъ письмахъ къ пославшимъ его друзьямъ поэта. Эти письма здЂсь и печатаются ¹).

А. Л

¹) Пользуясь случаемъ, сдЂлаемъ коротенькое добавленіе къ напечатаннымъ уже свЂдЂніямъ о перевезеніи тЂла Т. Г. Шевченка изъ Петербурга въ Каневъ. — Н. М. БЂлозерскій, сообщая свЂдЂнія объ этомъ, говоритъ, между прочимъ (l. c), что „въ Моск†гробъ Шевченка стоялъ за городомъ, на дворЂ какого-то столяра, среди кучи стружекъ“. Это невЂрно. Прямо со станціи желЂзной дороги гробъ былъ перевезенъ и поставленъ до слЂдующаго дня въ церкви Тихона на АрбатЂ. Это обстоятельство хорошо помнитъ и Н. В. Шугуровъ, тогда студентъ московскаго университета. Въ церкви тЂлу поэта кланялись О. М. Бодянскій и Н. С. Тихонравовъ (хорошо его помню по хромотЂ). Другихъ посЂтителей изъ тогдашняго московскаго учено-литературнаго міра что то не помнимъ; кажется, ихъ и не было. Проводы тЂла при переЂздЂ черезъ Орелъ были особенно торжественны: впереди гроба шло духовенство съ пЂніемъ „Христосъ Воскресъ“, а за гробомъ слЂдовала военная музыка Камчатскаго пЂхотнаго полка, игравшая малорусскіе мотивы. Процессію замыкали гимназисты Орловской гимназіи, сопровождаемые своимъ начальствомъ.

I.

Федоръ Ивановичъ и люба Громадонько Украиньска ²)!

Учора, въ середу, 3-го числа мая, въ четверть третёго часу, Кобзарь нашъ дужій ставъ уже на свою ридну землю Украиньску ³),

²) Федоръ Ивановичъ Черненко. У него собирались на вечера петербургскіе малороссы.

³) При переЂздЂ изъ Орловской въ Черниговскую губернію, по почтовой дорогЂ изъ СЂвска на Глуховъ.

а я ставъ навколишки и тричи уклонывся рид-/169/ній неньци Украини й тричи поцилувавъ іи святу землю одъ себе и одъ ридныхъ дитей іи, котри свято почитають іи, проживаючи на чужини далекій. Потимъ зайшлы зъ моимъ дорогимъ спутныкомъ въ шинокъ, купылы машталирамъ горилочки; винъ выпывъ пивъ чарочки, а я повну за Тарасову памьять, за неньку Украину и за добрую и любую нашу Громадоньку, роскинувшуюся по усёму свиту, котра почитае святу Украину; ззилы варену тарань въ шинку, потимъ выйшлы на двиръ, поговорылы своею мовою зъ маленькими диточкамы Украиньскимы, котри тутъ якъ на те случилысь; я давъ имъ по тры копійки серебромъ, и поганяй дальше.

Теперъ я пышу вамъ изъ Кролевця, котрый одъ Кіева за 267 верстъ. Якъ тилки мы повернулы зъ Орла на Кромы, то природа така, шо не тилко наблюдательне око, а даже саме просте мужиче побаче и скаже: „що нивже се не те, що бачилы доси.

Честаховській.

Четвергъ, 4-е мая, 1861 року.

II.

Федоръ Ивановичъ и люба Громадонько Украинська!

Батько нашъ дорогій Кобзарь, орелъ сызокрылый уже въ Кіеви. Учора, 6-го числа, въ 7 часивъ утра мы прыйихалы въ Бровари; тамъ ночувавъ студентъ Кіевского Университета, — дожидавъ насъ. Мы сказали ему, шо рушимо зъ Броваривъ въ 10 часивъ утра, и винъ одправывся въ Кіевъ.

Черезъ пивтора часа, ище прыйихало до насъ тры студента, тутъ мы тилко одъ ныхъ узнали, шо Варфоломей ¹) жде насъ у Кіеви. Тутъ я роблю пропускъ, — потимъ розскажу.

Процессія началась коло пяты часивъ вечера у самому лиси, що зъ стороны Броваривъ. На мосту одпряглы коней, и студенты й громада везлы на рукахъ Кобзаря ажъ до самисинькои церквы Рождества, шо на Подоли ²).

¹) Варф. Григ. Шевченко.

²) См. „Кіевск. Стар.“ 1894 г., № 2.

Усю дорогу казалы прывитлыви /170/ слова батькови Кобзареви и поставылы его на ничъ въ церкви. У недилю въ чотыри часа одслужилы панахиду и понеслы Батька Дужого на рукахъ своихъ дитки щири та розумни, чтущи святую памьять Кобзаря свого. Якъ выйшовъ я съ церквы, та подывывсь, що діеця на двори пидъ открытымъ небомъ, то й не знаю, браты Украинци, якъ Вамъ сказать, що діялось зо мною; — хотилось бы умерты.

Домовыну Кобзарську поставылы на мары и неслы на рукахъ по-надъ Днипромъ широкимъ и по-надъ крутымы горамы.

Попереду йихалы на коняхъ верхи два жандармы, за нымы хоръ не салдатськои, а городовои музыки, гралы маршъ; за нымъ хрестъ, а за хрестомъ корогва, за нею ище дви корогвы церковни, потимъ попы, за нымы группа цеховыхъ городскихъ значкивъ, а потимъ красувавсь Кобзарській гробъ, накрытый червоною китайкою — заслугою козацькою, а кругомъ его одынадцять значкивъ городськихъ цехивъ. Процессія ростягнулась на цилисиньку верству, и выдъ бувъ такій велычный та добромъ пахучій, шо хиба тилки у Бога е въ раю.

Отожъ вся оця процессія йшла до парохода; теперъ Батько Тарасъ незабаромъ буде уже зовсимъ у своій господи. Его поставылы на пароходи, завтра въ 7 час. ранкомъ въ Каневъ йидемо.

Г. Честаховскій.

7 мая. 2 часа ночи.

III.

3-е іюня 1861 г. Каневъ.

Федоръ Ивановичъ!

Я ще й доси не маю одъ Васъ ніякои вистоньки, якъ Вы живете таменьки, и шо діеця на свити; я блужу соби одынокій окрестъ Канева по высокихъ та крутыхъ горахъ, якъ черкесынъ по Кавказу. Тутъ дуже гарно, не хотивъ бы розставатысь зъ мылымъ краемъ, де колысь завзяти Гайдамаки зъ свяченымы гулялы та виру, та волю людську ратувалы. Колы та колы збираю людцивъ та насыпаемо нашому дорогому Кобзареви могилу, уже высыпали зъ сажень заввышки, та вздовжъ саженивъ тры; мо-/171/гила мае выдъ пирамидки, а въ головахъ дубовый окрашеный хрестъ заввышки два сажни. Поробымо, поробымо съ людцямы, а потимъ знимемось та й помандруемъ въ Пластунку пидъ Княжу Гору, де вольна горилочка; народъ пидопье — и веселенькій; а Батькови Тарасови стилко царства небесного надавалы!

Я пославъ свидительство докторське про мою хвористь; — не знаю, шо тамъ діеця въ нашому капитулЂ ¹). Одъ Василія ТимофЂевича Новицкого не маю ще ніякои висти.

Не знаю, чи Каменецкій выславъ Кобзаривъ и прочого кныжного краму; якъ шо не выславъ, то будьте ласкави, нагадайте ему, шобъ высылавъ якъ мога скорише. Я буду дожидать одъ Васъ пысьма зъ грошима и заразъ рушу въ Петербургъ. Якъ бы Вы прыслалы Хату и Букварь: тутъ дуже цёго дыва треба для народа, тутъ пипъ заводе для народа школу и дуже-дуже нуждаеця въ букваряхъ, а грошей чортъ-ма.

Поклониця одъ мене усій нашій Громади. Шо тамъ у васъ діеця? Дядькови Данылови Семеновичу (Каменецкому) и дидови Щербаку душевно кланяюсь и жду одъ ныхъ краму.

Адресъ. Кіевской губерніи, въ городъ Каневъ, на почтовую станцію.

Г. Честаховській.

¹) МЂсто службы Г. Н. Честаховскаго.

IV.

Федоръ Ивановичъ!

Я получивъ любый лыстъ Вашъ якъ разъ на святу недилю и дуже дякую, шо обизвалысь до мене. Отъ Даныла Семеновыча тожъ получивъ лыстъ и накладную, а кныжокъ и патретивъ кобзаревыхъ ще не получавъ. Спасыби Вамъ укупи съ Дан. Сем., шо обизвалысь любымъ голосомъ, бо якось дуже осыротивъ я безъ нашои петербурськои громадоньки, не чувши іи мовы и що тамъ діеця. Тутешни де-котри паны запрошують мене до себе, а я нейду, бо воны паны, а одъ простого люду тилько й чуешъ — /172/ паны та панщина переплетена батогомъ або хворостомъ, а до того ще проклята сарана дуже напала на поля коло Канева; ажъ страхъ, ажъ сумно! сказавъ бы Батько Тарасъ, якъ бы почувъ, та подывывся. Оце учора 16-го тильки шо вывершивъ Батькови Тарасови могилу сажени въ дви заввышки, а теперъ пиду оброблять; добрый людъ дуже помигъ мени у сему дили; зъ канивськимъ людомъ начавъ робыть могилу, а кончивъ зъ пекарцямы й хмилянамы (помищичимы крепакамы), — одни за 7-мъ верстъ одъ Канева, а други за 14-ть, и робылы щирише, нижъ канивське мищанство. Боже мій! якъ бы мени хотилось хоть капелыночку подякувать ихъ на прощаніе — зварыть имъ обидъ на вичне помынання Батька Тараса; цежъ у насъ обычай старынного заповиту, и народъ нашъ дуже за его прыдержуеця. Дуже бъ гарно було, бо Батька Украины поховалы, а людови не далы ни шматочка хлиба въ помынокъ, тильки своя громада та попы выпылы по чарочци, трошки перекусылы печенои рыбы съ хлибомъ, а потимъ Шевченки симьею зварылы капусты й локшины два горшки, тожъ все для своихъ пьятнадцяти чоловикъ, та тимъ и закинчалы. А потимъ розйихалысь по куточкахъ, якъ горобци по острихахъ, тильки я одынъ остався и коженъ день вештаюсь на Тарасовій гори, хоть дерныну або дви выкопаю, та положу ему на широки груды, и якось легшае на серци.

Канивськимъ панамъ и людови якось моторошно дывыця на мене, що я, панычъ зъ великого Пьетенбурха, та надину гайдамацьки штаны й сиру свытку, та визьму заступъ въ руки й роблю Тарасови могилу не такъ, якъ бы панъ робывъ зъ заступомъ въ рукахъ, а таки такъ, якъ добрый хазяйскій сынъ, або щирый робитныкъ — або ще краще, якъ добрый панъ посередъ крепакивъ зъ палицею або батогомъ прыстае до помочи людови на панщини; та ще писля того возьму та прочитаю шо небудь изъ Кобзаря, або карандашъ въ руки тай нарысую якого чоловика або-що, — те имъ въ дывовыжу и сами не прыдумають и не прыберуть соби толку, шобъ то воно за чоловикъ такіи. Сказать бы шо воно панъ, такъ не выходыть: паны жъ того не роблать, шо винъ выробляе заступомъ и довбежкою. /173/

Отъ для сихъ сыритъ я дуже бажавъ бы одъ усего серця зварыть обидъ коло Тарасовой хатыны и помьянуть съ щирымъ вашимъ людомъ его велыку да любящу душу, нехай бы воны згадувалы, шо колысь то було, якъ прыйихавъ Батько Тарасъ зъ далекои дороги у свою господу панувать мижъ нымы. Воны вси называють его Батькомъ Тарасомъ, рятувавшимъ ихъ волю, а гора, на котрій поховалы — Тарасовою горою, замись прежнёго названня Чернечою. Оце моя думка; якъ вы прыймете іи своимъ серцемъ такъ, якъ и я, то чи не можно вамъ переговорыть зъ громадою объ цимъ дили, може складуця карбованцивъ 15-ть, то буде вволю, бо у мене нема вже ни копійки за душею, а ти гроши 50 карбованцивъ, шо прышлете, то треба на дорогу. Я пысавъ Вамъ, шобъ прыслалы мени 50 карбованцивъ моихъ грошей изъ сохранной казны, шо на кныжку, и теперь дожидаюсь.

Душевно кланяюсь усій Громадоньци любій и Данылови Семеновичу: Винъ дуже угадавъ, шо мое перше слово було проты кіевського панства, — теперъ мени дуже николы пысать объ цимъ. Якъ кончу Тарасову могилу, то прышлю лыстъ до Громадоньки, тоди все опышу, якъ шо було, а теперъ тильки скажу, шо якъ бы я не почувъ изъ Тарасовыхъ устъ пры его жизни слова, шо: „тыхе пристанище и спокой найдетъ коло Канева“, то Батько Тарасъ смило запанувавъ бы въ Кіеви зъ панамы, бо ни одной души живой не було, котра бъ не потягла зъ усеи сылы на панську сторону. Дуже добре зробывъ я, шо пойихавъ зъ Батькомъ Тарасомъ, а то прыйшлось бы весь викъ жалкувать до одури. Я пославъ въ Капитулъ свидительство о болисти моій и пысьмо Новицкому, а одъ его нема ни одной строки, ни одного слова; якъ бы у Васъ малось часъ времени завернуть до его и роспытаця, що и якъ воно діеця, та сказалы бъ и мени. Прощайте! весь Вашъ

Г. Честаховській.

Якъ будете пысать до Пантелеймона Александровича, то поклониця ему щиро одъ мене.

Въ вивторокъ 13-го іюня я ишовъ до Хмильнои збирать громаду до Тарасовои могилы, а шляхъ иде черезъ жита и черезъ лисъ, — /174/ рай земный тай годи! жита на четверть выще мого росту. Не розстався бъ зъ Украиной!

17-го Іюня 1861 года. Каневъ.

V.

20 Іюня. 1861 года.

Федоръ Ивановичъ и люба Громадонько Украинська!

Ище сонечко на неби сяе, а наше сонечко святе — батько Тарасъ, велыкій свитъ Украины, уже въ останне сховалось за темну гору, видкиль уже его ясного нового свиту бильше не побачить ридна земля Украинська зъ своимъ добрымъ людомъ козачимъ.

10-го мая въ симъ часивъ пополудни нашъ дорогій та любый Кобзарь улигся на вишни вики у своій новій темній хатыни, видкиль уже не выйде бильше подывыця на свитъ Божій, своимъ яснымъ та орлынымъ козацькимъ поглядомъ не окине неньку Украину, не почуе бильше его новои та голоснои писни добрый людъ козачій, а та писня, шо проспивана имъ, нехай буде писнею благовисти для молодого козачого поколиння и направля къ добру, чести и корысти народнои кожного чесного Украинця.

Якъ йихать одъ Кіева на пароходи по Днипру, то верстовъ добрыхъ зъ чотыри треба унызъ спустыця за Канивъ; тамъ надъ самисинькимъ берегомъ, на высоченній гори — Тарасъ осивъ своимъ новымъ селыщемъ посередь самои горы. Вершина тіеи горы буде вздовжъ саженивъ сто, а у поперекъ до сорока пьяти. Гора къ востоку круто опускаеця къ берегу Днипра такъ, шо по прямому идучи не зійдешъ, а треба пиднимаця на хитрощи: ступышъ разивъ пьять упередъ по пидъ горою, а потимъ повертай лыцемъ туды, куды бувъ потылыцею, та упьять подаеся напередъ, та хватаеся за лищину, шобъ не полетить шкереберть; къ западу и юго-западу тежъ саме, а къ югу и юго-востоку изъ-за цеи горы встае друга гора, така жъ завбильшки, якъ и Тарасова гора, и покрыта густымъ молодымъ лисомъ, — кучерява та хороша, густымъ лисомъ оквичана, верхомъ своимъ пидпирае хмары и далеко, дуже далеко выдніеця, якъ йидешъ одъ Кіева. На цій /175/ гори я хотивъ поховать Тараса; — Варθоломей перехитрывъ мене, сказавъ, шо то помищича земля; я тилько поплямкавъ, та ничого робыть. Якъ начавъ насыпать Тарасови могилу и писля трудивъ повивъ людей въ Пластунку, на вольную горилочку, тоди узнавъ, шо то земля Канивська, а не помищича. Буду до вику жалкувать, шо Варθоломей обманувъ мене; мабуть, и Тарасъ пожалкуе, бо якъ выстроилы-бъ школу на тій горы, то Тарасови, литаючи на хмарахъ, не стоило-бъ труда унызъ спускаця, прямо на хмари у викно влетивъ бы я подывыца на своихъ школяривъ, шо воны выробляють. Де оця гора спускаеця круто къ западу, то одъ неи росте тожъ гора трошечки ныжче, а за ціею ище гора, а промижъ гиръ, де одна гора до другои склоняюця, дальше выдны верхи другихъ гиръ гостроверхихъ. Такъ, шо якъ станешъ на Тарасовій гори лицемъ къ югу, то одъ юго-востока и до сЂверо-запада Тарасову гору други горы облягають, якъ ти хмары оступають, шобъ взять его биле тило и подать другимъ хмарамъ, шо литають выще та до Бога блыжче; нехай несуть туды, де понесли его любу да щиру душу по широкому простору, бо ій тисно було на земли, — до чубатыхъ дидивъ запорожцивъ на бенкетъ небесный! Зъ Тарасовои горы выдно далеко ажъ до Переяслава, а тамъ дали тилько мріе ¹).

¹) ВвидЂ иллюстраціи помЂщаемъ рисунокъ могилы Т. Г. Шевченка, послЂ реставрированія ея въ 1885 году, съ видомъ на лЂвый берегъ ДнЂпра. Рисунокъ исполненъ маслянными красками однимъ молодымъ художникомъ, прожившимъ на Шевченковой горЂ для своихъ художественныхъ студій нЂсколько недЂль въ 1889 г.

8-го мая въ 7-мъ часивъ у ранци знялысь мы пароходомъ „Кременчукъ“ одъ Кіева и прывезлы батька Тараса до Канева въ чотыри часа пополудни. Пароходъ прыставъ къ берегу ныжче Канева верстовъ дви съ половыною; знялы съ парохода гробъ, поставылы на жидивську повозку и повезлы по-надъ самисенькимъ Днипромъ крутогорымъ берегомъ въ Канивську церковь Успенія Божіей Матери. Дойихалы до сельскои деревянои церкви Спаса Преображенія (передъ Каневомъ) — маленьке сельце по надъ берегомъ Днипра протяглось ажъ до Тарасовои гори и дилыця на тры названня: одъ Канева звеця Селыще, середня часть Бесарабивка, а коло самои Тарасовои горы — Монастырыще. /176/ Тутъ бувъ колысь монастырь; е люды, котри памьятають, якъ его розбиралы и построилы зъ его церковъ Спаса Преображенія, шо принадлежить до Канивського Селыща. Цей монастырекъ памятный тимъ, шо въ ему на Тарасовій гори похованы тры козачи гетманы — Иванъ Пидкова, Кишка и Шахъ. Максимовичъ ¹) розсказувавъ оце и показувавъ шляхъ, де везлы убытого Ивана Пидкову; по тому шляхови везлы й Тараса до его тыхого дому. Тамъ насъ зостривъ отецъ Θеодосій въ облаченіи съ причетомъ и корогвамы и проводывъ до городськои церкви Успенія. Якъ переийхалы базаръ и сталы пиднимаця въ гору, то насъ зострило ще два протопопы въ облаченіи съ хрестамы, образами, цеховымы корогвамы и якоюсь цеховою коробкою видъ гроба, покрытою червонымъ сукномъ. Оци жъ то попы зъ Успенскои церкви йшлы проты насъ съ червоною коробкою скорымъ параднымъ маршемъ и добрыхъ за пивъ верствы одъ Успенскои церкви спиткалысь зъ намы. Попередъ кобзаревои домовыны йшлы попы, потимъ хресты зъ орламы, а попередъ пуста червона коробка застаршинувала, и процесія зробылась такою пышною, шо й самъ блескучій Петербургъ не бачивъ такого дыва. Хто не бачивъ сего дыва, то ей Богу, такъ, якъ и я, подумавъ бы, шо двохъ мертвецивъ ховають разомъ. То, бачите, тутешній звычай такій мищанській. Та це ще ничого, шо одна коробка выпала на нашу долю, а то бува якъ ховають якого дуку, то иде стилько коробокъ, скилько е цехивъ въ городи; бачите — кожный цехъ ма свою коробку, и якъ протянуця одна за другою, то смило укрыють гиръ дви або тры однымы коробкамы й червонымы, й зеленымы, й сынимы, й жовтымы, и всякимы та ажъ потимъ уже несуть настоящу домовыну зъ мертвецемъ; цёго звычаю хто не зна, то ей Богу, подумае, шо громада ховае цилу громаду, и побоитця пидійты, подумае, шо чума передушила стилько народу.

¹) Мих. Ал. Максимовичъ пріЂзжалъ съ своей Михайловой Горы на похороны Т. Г. Ш-ка.

Передъ входомъ въ цвинтарь процессія остановылась служить литію. Тутъ одинъ изъ Кіевсько-Университетскои громады, сопутствующей Кобзареви до Канева, выступивъ до гробу и ска-/177/завъ щире сердечне слово Батькови Тарасови; це дуже-дуже подобалось Канивськои громади цеховій. Узнавши, шо я йиду при тили Тарасовимъ, кинулысь до мене и усердно просылы, шобъ я давъ имъ на памьять Батька Тараса те, то оце читалы „бо намъ такъ подобалось, шо й сказать не можна, якъ то хороше“. Я сказавъ: „просить у того, шо читавъ, а у мене нема“. Поставылы гробъ у церкви, одслужилы паныхиду й вечерню, тай потяглы шукать прыстанища. Найшлы, повистылы громаду нашу, котра зоставалась у цвинтари, зійшлысь, я й кажу: „напьемось, браты, чаю, та ляжемъ спать, шобъ завтра якъ можна рано встать, та пойидемо обирать мисто для новои хаты кобзареви“. А мени й кажуть, шо вже мисце обибране. А я: „та воно добре, шо обибране, алежъ треба усимъ укупи обибрать, роздывывшись та посовитувавшись“. Кажуть: „та мы бачилы вже — мисце добре; а вы хиба не бачилы“? — „Та колыжъ мени бачить? тилько шо прыйихали, уже й бачить! я ще й горы тіеи не знаю, де вона, на котрій будемъ ховать“. А воны: „якъ то не бачилы? адже вы булы коло церкви, то повинни бачить, бо коло церкви жъ будуть ховать Тараса. Уже, кажуть, договорылы й гробокопателивъ за десять карбованцивъ, и воны пишлы за заступамы, шобъ яму копать. Я заразъ побигъ у цвинтарь, пытаюсь, а мени й мисце показують, де яму копать. Я объявивъ народу, шо воля покойного була така: поховать его на тій земли, де винъ дуже бажавъ поселыця при жизни своій, и нихто не мае права закопать его тамъ, де винъ не хотивъ. Народъ одностайне заговорывъ, шо яка воля покойного була, то такъ треба й робить. Це мене ободрыло трошки, я найшовъ сынивъ Варθоломея Шевченка, воны зналы про се, шо батько хоче поховать Тараса коло церкви, и тривожно поглядалы на мене, а я репетувавъ свое и спытавъ ихъ: „чи правда, шо вашъ батько хоче закопать коло церкви Тараса“? — Правда, — „А хто-жъ ему натуркавъ оце въ голову? Я жъ ему объявлявъ задушевную волю покойного и бажання нашои Украинскои Петербугскои громады.“ — Мы сего не знаемъ; батько казавъ, шобъ отъ на цимъ мисти яму копалы“. „А де батько? шукайте его“. А я тожъ пишовъ розглядать его помижъ народомъ. Народу була сыла велыка. Выйшовъ я за цвин-/178/тарь, колы дывлюсь — Варθоломей бижить до мене зъ дитьми, стревоженый й каже: „друже мій, чи вы оте мисце бачили, де я хочу поховать Тараса? ось подывиця, якъ тутъ гарно: и гора высока, и Днипро блызько, и Боже мій якъ то хороше; а таменьки за оградою купымъ мисце тай школу поставымо. Ось подывиця, якъ добре буде. А школа буде у его пидъ самымъ бокомъ“. — „Якъ бы воно добре не було, то все добре тилько по нашому, а мы давайте добре робить по Тарасовому, якъ бажала его душа безсмертна, то тоди ще краще зробымо и добре буде. Бо якъ начнемъ порядкувать по своему, то душа Тарасова и потомство козацьке, чтуще памьять его святу, буде клясты насъ, поки свита сонця и грихъ нашъ буде неокупный. А давайте лышень, Варθоломей Григоровычъ, поховаемъ Тараса подальше одъ церкви, а якъ шо вамъ хочеця безпреминно коло церкви, то й тамъ можна буде поставыть церковь Тарасову, хоть манесеньку. Може у васъ нема грошей чимъ орудовать, возьмить моихъ тридцять карбованцивъ, а потимъ оддасте“. А Варθоломей: „якъ будемъ тамъ ховать, то ще й завтра не управымся зъ цимъ диломъ, а у мене кожна мынута время дорога, я вже й такъ, якъ недиля рушивъ зъ дому“. Я натякнувъ, шо якъ бува николы вамъ, то мы й сами поховаемо; покажить тилько мисце, де ота гора, а вы зъ Богомъ йидьте. — Варθоломей пиддався: „ну, добре, каже, такъ завтра пойидемо обирать мисто, а тимъ часомъ ходимъ поговорымъ съ цехамы, шо возьмуть зъ насъ, шо выкопають могилу“. Цехари, недовго думавши, запалылы зъ насъ сто карбованцивъ. „А шо, Григорій Мыколаевычъ, яка у васъ думка отъ про се дило“? каже мени Варθоломей. А а ему: „у мене зовсимъ немае ніякои думки въ голови, а просто завтра вранци достанемо заступивъ та лопатъ, пойидемъ вкупи зъ Кіевскою Громадою, та збудуемо своими рукамы нашому Батькови хату“. Тоди Варθоломей, не сказавши мени ничого, повернувся до цехаривъ и каже имъ: „идить вы соби до чорта, а зъ нымъ до самого старшого сатаны на пораду, а мы, пане Грицьку, ходимъ съ тобою та напьемося чаю, то чи не буде лышень краще“. На другій день, у вивторокъ, 9-го мая уранци пишлы до Днипра, нанялы човенъ, силы й пойихалы Дни-/179/промъ по надъ крутымы берегамы. Дойихалы до горы, на велыку сылу зибралысь на неи, роздывылысь; я показавъ мисце, де, по моему бъ, приходилось робыть Тарасови новый будынокъ, спытавъ громады: чи согласни на те? Громада въ одинъ голосъ — „согласни!“ И началась робота. Выкопалы яму, а каменщики солдаты вымуровалы кирпичный зводъ и на третій день, у середу 10 мая, въ тры часа пополудни, отправылысь въ церковь, одслужилы якъ слидуе по закону, що було треба, потимъ протоіерей промовывъ, спасыби ему, въ церкви до Батька Тараса прощальне слово: „Ты, каже, брате нашъ о ХристЂ, Тарасе, настоящій щирый Батько свого Украинского люду, ты першій заступывсь за ридне слово Украинского народу въ солдацькій шинели, у тяжкій неволи, далеко на чужини, не перестававъ болить серцемъ за людъ свій и его слово! Миръ ти, Тарасе!“

Потимъ вынесли гробъ, поставылы на козацькій визъ, накрылы червоною китайкою, а замись воливъ впрягся людъ хрещеный и повезлы, якъ слидъ, диты свого батька, повернувшого зъ далекого краю до свого дому. Якъ рушилы одъ церкви, то везлы парубоцтво, чоловики и наша кіевська громада. Я давай ходыты помижъ дивчаткамы и диткамы малымы, шобъ и воны прыставали до купы, „бо вы жъ, кажу, для Тараса однакови буды люби, якъ парубки, жинки, диды и бабы, то бериця уси вкупи везты“; дивчатка усмихалысь, соромылысь, отговорювалысь, шо и такъ багацько везуть безъ насъ. „Багацько, та не вы, а то треба, шобъ и вашу працю Богъ побачивъ“. Повезлы Кобзаря тіею дорогою, видкиль йихалы по-надъ Днипромъ; въ однимъ мисти треба було зовсимъ звернуть зъ теи дороги на праву руку. Дорога йшла горамы въ лисъ; тутъ треба було обйихать сажнивъ пивтораста у бикъ потикомъ (де малесенька водыця протикае изъ джерелъ; называеця потикомъ). Людъ и каже мени: „ходимте, панычу, зъ намы, тутъ прямійша дорога, мы ихъ переженемо, а то дуже далеко останемся сзаду; бачите, яка улычка тисна, не протовпымось“. Бачу, шо правда: „ходимъ“, кажу. Тутъ скажу ось що. Якъ тильки ступывъ я першій шагъ на Канивську землю, то заразъ познакомывсь зъ людомъ. „Здорови булы, люде добре! Здоровеньки, дивчатка!“ /180/ Здрастуйте! — „А шо, чи сегодня празникъ якій чи що, то вы гуляете“? — Ни, празныка нема ніякого, а чулы, шо сюда прывезуть оцёго пана, шо прывезлы, такъ оце стоимо й дожидаемось. — „А хто жъ вамъ сказавъ, шо его прывезуть? — Та тутъ увесь людъ про се говоре; у насъ давно чутка йде, шо ёго прывезуть, ще казалы въ пистъ або на велыкоднихъ святкахъ прывезуть, але жъ не було; а учора казалы, шо сёгодня безпреминно буде, такъ мы й выйшли подывыця“. — „И добре зробылы, спасыби вамъ; такъ уже колы прыйшлы назустричъ, то проводьте вже ажъ до церкви, якъ слидъ диткамъ почтыть памьять Батька. — „Та мы жъ оце туда йдемо“. — Добре, ходимте у купци, ходимте — и потяглы за возомъ. Я йшовъ зъ людомъ, розсказувавъ имъ, шо оце за чоловикъ Тарасъ, просывъ ихъ, шобъ воны не звалы его паномъ, а звалы батькомъ Тарасомъ. Дійшлы до слобидки; я роздавъ дивчаткамъ по квиточци зъ Тарасовои петербургскои могилы на памьять, и третья доля канивського люду була уже знакома зо мною. На такій ладъ робывъ я скризь, де пройихалы зъ Тарасомъ, одъ Петербурга и до самисинького Канева. Такъ ось чого людъ коло мене ходывъ роемъ: ему хотилось слова, а я не скупывся на цей товаръ. Тараса скризь прыймалы то за полковныка, то за генерала. „Люде добри! Богъ зна, за вищо оце одъ васъ така зневага на простого крепака Тараса“ — якъ гримъ трищало въ ушахъ хрещеного люду. Повезлы Тараса унызъ на потикъ, а я пишовъ напростець горою зъ людомъ, побачивъ маленького та гарненького хлопчика и кажу ему: „Ты жъ таки якъ козакъ добрый, то тоби зовсимъ не слидовало-бъ отутъ плентаця помижъ жинкамы та дивчатамы, а пишовъ бы ты приставъ до козацькои громады, шо везуть батька Тараса, та помигъ бы козацькому батькови за сонця доплестысь до дому, та якъ звычайный козакъ, той дивчатъ пидмовывъ бы до помоги“. Колы це пидходе до мене молодыця въ червонимъ платку повьязана и пытаеця мене: „панычу, а скажить, будьте ласка: „чи то жъ воно подобае женьскому полу мишаця въ оце дило?“ А я ій — що нема ничого найкращого, найподобнійшого, якъ усимъ диткамъ у купи, и женському и мужському полови, одъ малого й до старого, почтыть памьять Батька /181/ Тараса, бо винъ бувъ усимъ диткамъ Украины батько и кохавъ усихъ однаково, якъ мужській, такъ и женській полъ. Молодычка одійшла одъ мене, а я забалакавсь зъ хрещенымъ людомъ и опередывъ саженивъ на сто кобзаривъ пойиздъ, йшовшій мижъ горамы потикомъ; мени було выдно за садамы тилько верхи короговъ. Я спустывся зъ людомъ унызъ, перейшлы потикъ, и я пиднявсь трошки пидъ другу гору, видкиль стало выдно, якъ на долони, весь кобзаривъ пойиздъ. Колы дывлюсь — якъ макова ныва зацвила коло кобзаревои домовыны, а сама домовына якъ найбильша макивка красуеця посередъ велыкои нывы: все дивочки, якъ квиточки, а дивчата, якъ макивки, облавылы густою батовою й везуть визъ Тарасивъ, а жиночки позадъ воза помогають и ни однои мужськои души нема, не тильки въ вози, а и блызько коло воза. У мене навернулысь въ очахъ слёзы одъ такого дыва, и я пишовъ назустричъ и сказавъ: „Велыке вамъ спасыби, батькивськи дочки, хай вамъ Богъ счастлывыть за оцю услугу и помога на все добре въ жизни“. Було дивочимъ отвитомъ: „мы думалы, панычу, шо вы шуткуете; а якъ бы сказалы, мы бъ одъ самой церкви повезлы, а теперъ уже никому не дамо везты, ажъ до самои могилы довеземо“. Молодыця въ червонимъ платку була стара дивка — старшинець надъ дивкамы, и якъ допыталась у мене правды, шо не жартую, заразъ загадала дивчатамъ везты Тараса. А ще тилько одйихалы одъ города зъ верству. Окрестъ Канева нема ни одного мисця ривного, навить на двадцять сажень, усе горы, та горы поросши лисомъ, и прыходыця, чи йты, чи йихать зъ горы у нызъ, а зъ нызу на гору отакою дорогою. Люби Канивськи дивчата везлы батька Украины добрыхъ верстовъ зъ висимъ або и усихъ десять, бо треба було далеко, далеко кругомъ обйизжать лисомъ, бо таки гори усе, шо зъ велыкимъ трудомъ зійдешъ пихтурою, а йихать нема и въ помыни. Верстовъ зо дви одъ Канева у ту сторону, де мы йихалы зъ Кобзаремъ, нема густого лису, — уже сплюндрованый: такъ, де та де, стоять дубы поростыкани, та кущамы росте молодый лисъ, а потимъ начинаеця густый молодый лисъ. Котри дивчата не малы де прытулыця до Кобзаревого воза, напалы на лисъ и давай ломать виты и устылать дорогу Кобзареви. /182/ Якъ побачила те уся челядь, и мале й велыке, якъ кинуця на лисъ — затрищавъ сердешный якъ одъ доброго пожару; покрылась Кобзарева дорога зеленымы витамы, якъ зеленымъ килымомъ заслана. Ажъ серце млило одъ такого дыва, наче яка комашня зъ Божого неба залетила мени пидъ саму шкуру и козака витанцёвувала, — такъ було любо, радисно та весело дывыця на дивоцьку, славну потугу. Таки картыны, таки картыны, шо ніяка голова чоловича не вымизкуе такои чудасіи, и любый, безсмертный нашъ Тарасъ не подасть Богови жалобу на людъ козачій, не скаже, шо винъ усю жизнь вештався мижъ татарамы. бо хоть коло его домовыны запахло чоловичимъ духомъ. Якъ везлы, то напередъ усіеи процессіи неслы патретъ Кобзаривъ, и увесь людъ до малои дытыны бачилы, якій винъ бувъ живымъ. Якъ прывезлы до гробу, то знялы домовыну зъ воза и начали зновъ одправу попы, а патретъ поставылы высоко на груши, у головахъ домовыны. Кончилы попы, заразъ начала кіевська наша братія въ останне прывитне и прощальне слово Кобзареви. Такихъ було чотыри чоловика; одынъ державъ слово отъ Билоруськои народности; а кончивъ пипъ, отець Θеодосій, цей уже пьятый. Опустылы биле тило въ гробъ и начавъ народъ росходыця. Попивъ угощалы то вынамы, то ромамы и чаемъ. Потимъ я пидійшовъ зъ громадою до попивъ и поблагодаривъ ихъ одъ усіеи громадоньки нашои за те, що воны держалы значне слово нашому любому Кобзареви. Попы дуже булы рады нашому прывитанню, повставалы зъ травы и перецилувалысь зо всею нашею громадою. Потимъ мы повечерялы и розійшлысь, а де-котри осталысь ночувать на Тарасовій гори, и усю ничъ огныще горило, наче гайдамацтво ночувало въ лиси зъ свяченымы. Оце жъ вамъ, щири браты Украинци, розсказавъ, якъ зъумивъ, якъ и шо було, по своимъ сыламъ и знанню.

Щирый до Васъ Г. Честаховській.

Канивъ 20 Іюня 1861 года.

/183/

VI.

1-е Іюля 1861 года Каневъ.

Федоръ Ивановичъ!

Ще не мавши одъ Васъ ніякои вистоньки зъ Петербурга, я говорывъ зъ Варфоломеемъ Грыгоровычемъ про землю, на которій полягъ спочить Батько. Винъ получивъ лыстъ отъ другого нашого Батька Пантелеймона; той пысавъ Варθоломееви, шо землю купе Черненко и шобъ на его имя и купчу запысать, и шо Черненко и гроши заплате.

А Варθоломей казавъ мени, шо чи не можно бъ запысать купчу на землю на его имя, бо мени, каже, якъ братови Тараса, кажеця, якось нибы бильше прыстало бъ, нижъ другому якому чоловикови. Я одповидавъ ему, шо я не можу ришить сего дила ни такъ ни сякъ, а напышить, кажу, до Федора Ивановича и до Пантелеймона Александровича, хай воны зъ Громадою подумають, якъ заблагорозсудять.

Моя думка така, нехай Варθоломей объясныть Вамъ, чого винъ бажа, шобъ на ёго, а не на ваше имя, була запысана купча, тоди помиркуете зъ Громадою и побачите, шо треба робыть.

28 іюня я йиздывъ въ Корсунь, за 50 верстъ одъ Канева. Бачите, ясносвитлійшій Лопухинъ бувъ мынынныкъ; туда коженъ годъ у се время йизде и Канивське, и друге панство, — отъ и мене пидмовылы, и я потаскався зъ людьмы. Тутъ гарна церковь; въ канастаси е Шебуевськи образа. Бачивъ ясносвитлійшаго здоровенного дидугу Лопухина въ церкви.

Вертавшись изъ Корсуня (я тильки бувъ тамъ одынъ день), роспытавсь, по як ихъ мистахъ ходывъ Тарасъ, будучи у Корсуни, пройшовъ по ёго слидахъ трошки, посыдивъ на тихъ скеляхъ, де винъ одпочивавъ, тай потягся до Канева. Любувавсь на ланы широкополіи; хлиба, Боже мылый, яки хороши, — рай тай годи! Тилько по якихъ мистахъ е багацько сараны, такъ шо ажъ муравьи по за шкурою тнуть, якъ подывывся (Тарасове: „Ажъ страхъ, ажъ сумно!“ якъ разъ пидходе до сего несчастя). Данылу Семеновичу скажить, шо я получивъ кобзареви кныжки, патреты и брошюрки въ исправности и дякую ёму дуже шо ихъ прыславъ, та /184/ ще прошу его, якъ можна, то нехай якъ мога бильше прышле брошюрокъ для продажи, я ще тутъ проживу може зъ мисяць и якъ не продамъ, то оставлю у попа Θеодосія, той продасть и гроши прышле, а може ще и я успію продать; та якъ мога бильше усякихъ: и Хмельныщины, и Кобылы Сирои и Пидбрехача и усихъ, усихъ, яки тилько е у его, и писень. Глядить же, я буду ждать.

Легенды народа про Тараса: Ни, теперъ уже пуста домовына, а винъ у печеряхъ у Кіеви перевернувся въ мощи. А то винъ йиде на митли (комета); кажуть, шо усихъ панивъ передуше, а таки насъ одстоить зъ-пидъ неволи. Ни, винъ не вмеръ, тильки народъ морочать пустою домовыною, а винъ самъ ходе живисинькій помижъ народомъ, кажуть его бачилы, шо прыйшовъ до корчмы, купывъ горилки, самъ выпывъ дви чарки та ще почастувавъ жинку й чоловика и проч. Про мене отъ якъ розсказують: якъ живъ Тарасъ, то оцей чоловикъ точнисинько иде по его слиду. Це якійсь пророкъ, бо, кажуть, бачилы его чи у Хмильній, чи якійсь другій слободи, шо нисъ на соби превелыченный хрестъ сажнивъ зъ двадцять, а писля взявъ тай почепывъ соби на груди, и хочъ бы винъ самъ и не прызнавався людямъ, шо пророкъ, то таки такъ видно, шо се шось не просте. Про легенды я ще вамъ напышу, це ще не все. Прошу Дан. Семен, шобъ не гнивавсь, шо до его не пышу; мени якъ пысать, то день терять.

Помищикъ Кіевськои губерніи Парчевській прыйиздывъ до справныка и казавъ, шо якъ попадеця на моій земли оцей шо прывизъ Шевченка, то препроводю его до васъ якъ бунтовщика и возмутытеля. Отакій ляхъ! а я зовсимъ не говорю ничого возмутытельного. Имъ досадно, ляхамъ, шо мы, будучи чиновни особы, и за панибрата зъ простымъ селяныномъ обходымось, то за це на ляхахъ ажъ шкура ихъ репаеця. Громада Кіевського Университета, провожавша до Канева тило Тарасове, уся була одягнута въ билыхъ козацькихъ сорочкахъ вымережаныхъ заполоччу, въ шароварахъ, свыткахъ, пидперезаныхъ червоными поясамы и смушевыхъ шапкахъ, а въ голови — зъ братською думкою, та люби та щири въ обхожденіе зъ народомъ якъ ридни браты, якъ диты одного батька и однои матери, то паны, глядя на такій но-/185/вый братській ладъ, якъ-бы могли огнемъ выпалылы молоде поколиня братськои семьи Украинского люду.

Сердечно благодарю за гроши, шо прыслалы; я получивъ 54 карбованци. Кланяюсь усій нашій Громадоньци Украинській и дуже буду жалкувать, шо не маю сылъ выповныть іи волю. Я якъ прыймавсь за дило робыть Тарасови могилу, то у мене була така думка, шо це буде временна могила, шобъ тилько дать яко мога кращій видъ, то й затіявъ таку могилу, думаю шо якъ будуть ставыть памятныкъ, то іи рознесуть геть, и такъ народови объявивъ, котри робылы, що другу насыплють могилу круглу. А якъ бувъ у Корсуни, то говорывъ Варθоломееви, шо якъ буде ставыть хрестъ чугунный, высокій, то тамъ, де теперъ стоить хрестъ у головахъ, начавъ бы выводить каменный стовпъ, на котримъ укрипывъ бы хрестъ, та зъ другого боку прыбавывъ бы стилько могилы, скилько теперъ е, та й насыпавъ бы круглу могилу. Отъ яка моя думка, а поки ще нехай буде такъ, бо дуже багацько время займа, такъ шо не успію ничого и намалювать для себе.

Попросить Даныла Семеновыча, нехай передасть Билозерскому Василію Мих., чи не може винъ подарувать попови Основу за годъ, а на будущій годъ винъ буде выпысувать уже за гроши.

Честаховській.

Поспысувавъ уси лысты, а ще таки хочетця сказать. До мене прыходыть бытый людъ помищичій, я дывлюсь на его малевану спыну, — серце рвеця, а шо я зроблю? и бодай языкъ не родывся, щобъ казать нымъ отаке слово гирко обиженному людови, „шо якъ я взявся бъ тоби шо небудь помогты, то мене тутещне панство опыше, якъ бунтовщика и возмутытеля народного, и тилько запышу для себе якъ то було, тай тимъ и покинчаю, и бидолаха бытый здвыгне плечима и я здвыгну плечима, та тимъ и закинчаемъ панську роботу. Якъ мы прыйихалы въ Каневъ съ Тарасомъ, то тутъ уже сыдивъ одынъ студентъ Кіевського Университета, покинувшій Университетъ и пишовшій служить народови, зробывся пысаремъ въ деревни Дударяхъ въ 20 верстахъ отъ Канева. /186/ Мы бралы его изъ тюрмы на поруки, простыця съ Тарасомъ въ церкви, а до могилы не пустылы. Отаке то! Прощайте.

1-е Іюля 1861 года. Каневъ.

Прочитайте Основу: якій то чортяка удовбавъ въ голову Мордовцеву, шо нашъ народъ, писля кути и взвару проты Риздва, прыймаеця куделю прясты на гребни, а на двори фуга та метиль мете; треба бъ було ему ще додать, шо гримъ гремыть и блыскавка блыска, а веретена зюрчать. Оце чортовщина яка!

Скажить Василію Михайловичу Билозерскому, нехай вышле всю Основу съ 1-го Генваря 1861 года въ Каневъ на имя Ивана Лаврентьевича Прохоровича и напыше, шо стоить, то гроши прышлють.

Прочитайте 22 № Сына Отечества 28 мая о погребеніи Тараса въ КириловкЂ, имЂніи Фліорковского, та скажить ему, шо винъ брехунъ.

VII.

15 іюля.

Федоръ Ивановичъ и люба Громадонько!

Громадськи двадцять-пять карбованцивъ я получивъ въ четвергъ 7-го Іюля и заразъ накупывъ усякой всячины, трохи не ввесь канивській базаръ закупывъ.

Въ субботу 8 Іюля святылы попы Тарасову могилу и правылы панахиду. Зъ самого ранку людъ почавъ сходыця на „Тарасову гору“ (такъ іи теперъ называють) и до пивъ дня зибралось мира стилько, шо вкрылы всю гору. Въ часъ полудня началы панахиду и якъ кончили, то попы й мыръ хрещеный пишлы у Пекарській лисъ, за пивторы верствы одъ Тарасовои могилы, тамъ було симъ видеръ дешевои горилки, по 1 р. 40 к. сер. видро, и варена страва. З першу дали мырови, за попивськимъ благословеніемъ, коливо, а потимъ рыбу варену й печену, борщъ зъ поросятыною, печеню, локшину и взваръ, та ще й додалы, якъ ведеця мижъ хрещенымъ людомъ, по чарци варенои. Несподи-/187/вано выйшло такъ гарно, шо бильше й бажать не можна. Обидало мыра до четырехъ сотъ съ половиною и було для всихъ вдоволь и выпыть, и пообидать, бо багацько було такого люду, шо якъ почулы, шо „Грыцько“ дае обидъ на вишный помынокъ Батька Тараса, то понаготовлювалы всякой всячины й попрывозылы зъ собою, а де котри варылы й пеклы у лиси, тамъ, де й нашъ обидъ готувавсь, и горилки, пыва, меду, черешень, поричкивъ суныць (суныци — лисова ягода зъ породы полуныць) и огиркивъ и стрючкивъ, и Боже мій — чого тамъ не було! Народъ дуже бувъ довольный; та, мабуть, и Батько Тарасъ, поглядаючи изъ-за хмары, розглажувавъ вуса й тилько слынку ковтавъ, плямкаючи, якъ хрещеный уконтентувавсь на вишню его памьятку. Обидъ бувъ у густыхъ пущахъ, за пивтораста ступнивъ одъ Днипра, на славній лощини, пидъ самисинькою горою, мае названя Городокъ, мабуть одъ Гайдамацькихъ трехъ городкивъ, выкопаныхъ на сій гори. Верхъ сеи горы буде выщый пьятинбурського Ісакія, и вся поросла густымъ старымъ лисомъ. Отъ у такимъ то мы раю помыналы Тарасову козацьку душу. Боже ты мій, Господы! якъ було любо та гарно у сей день святый, шо „ажъ, ажъ, ажъ“! — якъ мовлявъ було батько Тарасъ.

Про Тараса знае вся крепацька Украина, шо винъ бувъ ій Батькомъ заступныкомъ, шо винъ улягся коло Канева. Прыходять люде зъ слобидъ вклоныця его могили. Я часто застаю коло могилы простыхъ слобожанъ: стоять знявши шапки, пидпершись на ципки зъ клуночкамы за плечима, и дывляця на могилу такъ, шо я ще ни разу на своимъ вику не бачивъ такого щирого, тыхого, умыленного погляду людського, нибы у сій могили закопалась остання надія ихъ на лучу долю. Бо паны ляхи кажуть: уже вашу волю закопалы у землю, то не диждете буты на воли; воля ваша здохла и іи якъ стерво вонюче закопалы коло Канева. А шо, хотилось вамъ буть вольнымы, — отъ ваша й воля! На панахиди булы слобожане изъ-за Мошенъ, за тры дни ходу до Тарасовои могилы. Де хожу, шо говорю зъ хрещенымы — очей не зводять: кожне слово нибы зъ неба падае имъ якою-сь благодатною отрадою въ серце. Якъ правылы панахиду, то я стоявъ соби похило, а коло мене Лазаревского Иванъ, /188/ и роздумувавъ: де то наша люба Громадонька? шо коженъ изъ ныхъ діе й де повертаеця? Чи знають, чи видають, шо мы въ оцей часъ цилою Украиною чтымо святу памьять нашого дорогого Батька Тараса и шо ихъ свята жертва вибрала сюда людъ хрещеный для святого дила.

У субботу, въ начали девятого часу, бувъ Мыхайло Матвіевичъ Лазаревській коло Тарасовои могилы и дуже жалкувавъ, шо Тараса не закопалы въ Кіеви. Про се буде рахувать потомство — хто помыляеця, а на мою просту думку здается, шо кожна душа щира козача буде радуваця, шо Тарасъ биля Канева похованый, а не у Кіеви. Я якъ выйду отъ на ту гору та якъ окину очима навкруги ажъ до Переяслова, то ей же Богу наче въ моихъ грудяхъ вся будуща Украина, зо всимы своимы найпизнійшимы потомкамы, зъ усіеи сылы гарцюе та радисно выспивуе, шо Батька Тараса поховалы на простори, де легенька хмара перелитае та птыця щебече на воли. Буйнесенькій витеръ та тыхая Украинська думка буде витать кругъ его домовыны. Хотилось бы, шобъ на ту пору душа зъ мене вылетила и простягты копыта на Тарасовій вольній земли. Теперъ я нездужаю и думаю: отъ якъ бы то Богъ змылосердывся та не вернуця въ Петенбурхъ, шобъ тутъ и закопалы, — тоди бувъ бы я самый настоящій козакъ запорожського заповиту. Граматки 50 штукъ отъ Федора Ивановича получени, трыдцять отдано попови, а двадцять народови, воны дуже нуждаюця у сему. Ото шо получени отъ дорогого Данила Семеновыча брошюри, то якъ капля зъ неба упала на засыхающій отъ жары языкъ народа. Изъ слобидъ прыходять и пытаюця, чи нема ще, — мы бъ купылы.

Я пысавъ, шобъ прысылалы якъ мога скорише усякихъ кныжечокъ; тутъ можна продавать на базари, народъ дуже хапаеця за кныжки. Якъ буду йихать до Петенбурху, то оставлю на базари у лавочци на такимъ слови, якъ бажа Даныло Семеновичъ; я вже говорывъ объ цимъ и прыймають зъ радостю.

Мих. Матв. Лазаревскій пойихавъ у суботу въ симъ часивъ вечера въ Корсунь до Варθоломея. Клыкавъ мене зъ собою, я не пойихавъ, бо дуже перепекло мене сонцемъ на роботи коло Тарасовои могилы и теперъ, якъ розвареный, не можу ничого ро-/189/быть. У недилю 9-го Іюля прыйиздывъ у Каневъ изъ Корсуня Варθоломіевъ сынъ Каленикъ тарантасомъ за Чалымъ. Чалый у Кіеви инспекторомъ 2-й гимназіи; винъ ийхавъ изъ Кіева зъ жинкою на пароходи до Канева, сыдивъ довго на Тарасовій гори и дуже жалкувавъ, шо мене не бачивъ; я бувъ за Днипромъ у Келеберди, а якъ прыйихавъ до дому, то заставъ визитну карточку одъ Чалого зъ жинкою. Чалый — це душа дуже щира й тепла; я думаю, вы знакоми зъ нымъ по его слову надъ Тарасовою домовиною.

Учора 14 Іюля прыйихавъ изъ Кереливки Тарасивъ братъ Мыкита; винъ казавъ, шо у недилю у вечери бувъ у ныхъ у Кереливци Мыхайло МатвЂевичъ и, поговорывши де що, пойихавъ упьять, здается на Умань чи що. Кереливка за 26 верстовъ по той бикъ Корсуня, значить одъ Канева за 76 верстовъ.

Мыкита каже, шо у недилю, 16-го Іюля, Варθоломей самъ прывезе Чалого у Каневъ до парохода. Якъ прыйихавъ Мыкита до Тарасовои могилы, то заставъ тамъ двохъ попивъ, одну попадю, діакона и военного поручика зъ Мыхайливки, верстовъ за 15 ть одъ Тараса. Пипъ и діаконъ зъ Хмильнои, а другій пипъ зъ Межиричи. Ишовъ великій дощъ, а попамъ и гадки нема, имъ про те байдуже; напьяли пидъ ясеномъ палатку, поставылы самоваръ видеръ въ трое завбильшки, навезлы гориляча, закуски та цилисинькій день и пробайдыкувалы. У вечери запа лылы велыку купу багатя, та до пивъ ночи усе служили панихиды. Оце пьють та йидять, та повылизають на могилу уси та якъ начнуть править панахиду, то Боже мій, якъ то хороше иде луна по лиси и по всему Монастырыщу (слобидка коло Тарасовои горы). Голоса усе молоди та хороши, самому старшому попови тилько 29 годъ, а ти вси далеко молодчи одъ его, и попадя зъ нымы спивала, то ей же Богу, ридко пошукать такои пивчеськои. Оце одправлять панахиду, та давай спивать козацьки стародавни писни. А якъ бажалы побачить Грыця: сто карбованцивъ не гроши, тилько достань Грыця, того, шо прывизъ Тараса. А Мыкита и каже: „нездужа, а то б привизъ бы его вамъ“. Дуже жалкувалы. Десять панахидъ одслужилы, та уже почало на свитъ займаця, акъ пойихалы до дому. /190/

Пекари имЂніе Парчевского, котрый збираеця піймать мене на своій земли, звязать яко возмутытеля народного и представить по команди въ городъ Каневъ.

Якійсь ляхъ Шаманскій прыйшовъ до сотника Пекарского Опанаса, тай й каже ему: „а покажи мени, будь ласковъ, свое ружо, я куплю у тебе“. Опанасъ пишовъ у коморю за ружомъ, а ляхъ за нымъ; побачивъ дви кныжечки на полыци, узявъ ихъ тай заховавъ за халяву у чобитъ. Опанасъ просывъ, шобъ виддавъ, а ляхъ отговорювавсь, пославъ за горилкою тай давай напувать Опанаса поты, поки Опанасъ таки гарненько пидобравъ, тоди ляхъ знявся тай потягъ. Опанасови байдуже, а Опанасова жинка до ляха: виддай кныжечки! А винъ не оглядаеця. Тоди Опанасыха, не будучи дурною, кинулась до ятривки, а зъ ятривкою до третёй жинки сусидки, черезъ дорогу, та крикнули на Опанаса, той пробуркавсь та побиглы наганять, нагнали ляха, обаранылы зъ усихъ чотырехъ бокивъ; ляхъ не оддававъ, тоди вони взялыся за его щирише та повалили й поотнималы кныжечки. Понесли до попа; пилъ, прочитавши ихъ, и каже: прыйдить до мене у суботу чоловикъ зъ шисть, я прочитаю вамъ усимъ, шобъ ви почулы у купи, шо тутъ напысано. Тоди вы пидить до того ляха та нехай винъ прочитае изъ вашихъ рукъ, а въ его руки не давайте, нехай не оскверняе цихъ кныжечокъ своимы поганымы рукамы. Кныжечки були: „Тарасова ничъ“ и „Псалмы Давыдови“. Якъ бувъ обидъ у суботу, то я при всему народови заставывъ Опанасову жинку, якъ шо було, розсказать попамъ. Якъ розсказала, пиднявся регитъ на ввесь лисъ. — А я подякувавъ ій та ще й поцилувавъ за те, шо добре управылась зъ ляхомъ. Боже мій! якій нашъ народъ добрый та благонравный! Якъ прыведе кого Богъ буты въ Украини, то сами побачите, шо це правда. Якій складъ, яка походка у жинокъ и чоловикивъ — не можна очей одирвать, такъ гарно, прыгоже. Це якась орлына порода людей, а чистота въ серци и добродушіе — плакать хочеця!

Изъ мого лыста вы вже знаете народну легенду, шо Тарасъ не вмеръ и шо бачилы его, якъ купывъ у Пластунци го-/191/рилочки и почастувавъ чоловика и молодычку. Сегодня я, йшовши на Тарасову гору, зайшовъ до жида Ёски, коло Тарасовои горы, взять горилки та почастувать Мыкиту Шевченка та ще хто трапыця; колы дывлюсь, ажъ Мыкита вже тамъ кружае съ рыбалками, а часъ бувъ сёмый ранкомъ. Ёська пидходыть до мене: „панычу, дывиця, — якъ на мени и доси тило тремтыть. Якъ бы вы зналы, якъ я сегодня у ночи перелякався, то Богъ мене накажи; мало не упавъ мертвый на доливку. У саму пивничъ хтось стукаеця въ двери: — одчины! Я й кажу: иды до викна, шо тоби треба? — Дай горилки, будь ласка! — Я одсунувъ викно й пытаюсь: „а хто ты такій?“ — „Шевченко“! Я якъ крыкну зъ усіеи сылы: а ну-ну, якій ты! ой вей-миръ, — и жинка й диты до смерти поперелякувалысь; то якъ бы винъ не сказавъ: чого ты кричишъ? я Шевченко, старшій братъ того, шо на гори захованый“, — то ей Богу й не знаю, шо й було-бъ зъ нами“. — Мыкита гулявъ зъ попами, та якъ вицидылы горилочку, то винъ пишовъ до жида о пивъ-ночи.

Мабудь, писемъ уже не прысылайте до мене, бо въ кинци мисяця поверну въ Петенбурхъ. Оце заразъ прыйшлы люде зъ Хрещатыка, душъ шисть: чотыри жиночки и два чоловика, прыйшлы на поклоненіе Тарасови и зайшлы мене побачить.

Будьте ласкави, попросить Василія Тимофеевича Новицкого, шобъ вислалы мени отсрочку отпуска на тры або на чотыри мисяци, якъ ще не высылали, а якъ выслали то ничого й казать.

Якъ шо губернаторъ заарештуе мене, то треба жъ таки видъ маты и сыдячи въ тюрми; а якъ найде це дило неважнымъ та выпроваде до Петербургу, то выдъ все таки не помишае, — его прышлють назадъ, якъ бува мене въ Каневи не застане. Хочъ це дило, по моему, для малыхъ дитей годне, але беруця за его велики пани, то ще шобъ не прыйшлось изъ-за мухи — слона зазимувать у Каневи. Та глядить, шобъ изъ-за цего не выключили изъ Капитула, бо я ни на волосокъ невиненъ, а тилки не можна було цего обійти, бо попавъ мижъ вовкивъ, то трудно було вывернуця, шобъ не укусылы. /192/

Зъ будущею поштою напышу, колы рушу до дому, до Громады. Прощайте.

Честаховскій.

Александръ МатвЂевичъ ¹)! прочитайте оце пысьмо и будь ласка заразъ одишлить Федору Ивановичу Черненко, въ С. Петерб., на углу Ивановской и Кабинетной улицъ, домъ Матушевича.

¹) Писано съ начала къ А. М. Л—ону, жившему въ это время дома, въ конотопскомъ уЂздЂ, а онъ уже отсылалъ въ Петербургъ.

VIII.

19 Іюля 1861 г. Каневъ.

Федоръ Ивановичъ и браты Украинци!

Досыдився я у Канева! коилы, коилы тай докоили. Учора, часивъ въ шисть вечеромъ, пишовъ я до Начальника Полиціи, не до того ляха Монастырського, а до самого старшого полицейского Окружного, и кажу: ось вамъ контръ-марка зъ почты, шо мій пачпортъ одисланый въ Петербургъ, и прошу выдать мени выдъ на пройиздъ въ Петербургъ. Добре, каже, прыходьте завтра въ одынадцять часивъ, а потимъ каже: „або не прыходьте — я вамъ прышлю его самъ.“ Подякувавъ и пишовъ; зайшовъ до отца Θеодосія, просыдивъ тамъ довгенько, а потимъ потягъ до дому. Колы це згодомъ являеця квартальный: „пожалуйте до начальныка Полиціи“. Бувъ уже дванадцятый часъ ночи. Одягся тай пойихавъ у купочци зъ квартальнымъ. Прыйихалы, увійшлы въ хату. „А, мое почтеніе! А шо це вы, Григорій Мыколаевычъ, здумалы утикать одъ насъ ничью, хиба вы не знаете, якій порядокъ ведеця, шо вы должни получить одъ мене выдъ на пройиздъ, а не такъ, якъ вы здумалы утикать одъ насъ ничью“. — „Я не злодій, шобъ мавъ утикать одъ васъ, и никого не обикравъ, шобъ пускаця навтикача проты ночи. Та чи вы пизналы мене чи ни? А же я бувъ сегодня у васъ и просывъ выдать мени выдъ на пройиздъ; цежъ було, кажеця, недавно, часивъ зъ шисть тому время; чи у васъ памьять чимъ-небудь прышиблена, шо /193/ такъ скоро забулы“. — „Бачите, каже, тутъ дильце возныкло и уже Губернатору послалы доносъ, то треба вамъ уже пидождать у Каневи, шо зъ цёго буде. Ось возьмить лышень, та пидпышить оце, шо я прыготовывъ для васъ, та тоди й зъ Богомъ, до дому“. Прочитавши, — пидпысавъ, шо не пойиду зъ Канева до разришенія Начальства, тай прысивъ по прозьби начальства. Подумавши трохи, и кажу: Господы, невже чоловикъ зъ лучшимы думкамы въ голови и благимъ намиреніемъ непреминно долженъ буты мученыкомъ! Посыдивъ зъ мынуту, тай пишовъ до дому. Отаке то! Оце жъ браты Украинци! знайте, шо може день, або другій, то и я уже буду сыдить за мурамы одинокій й сыротою, мижъ вовкамы ляхамы. Що буде, то побачимо, а знайте, шо я бачивъ битыхъ понивеченыхъ людей и на ихъ прозьбы помогты имъ одвитувавъ: шо якъ я начну вамъ шо небудь совитувать, то паны опышуть мене бунтовщикомъ народнимъ — разъ, а друге — робить усе, шо вамъ будуть прыказувать паны, бо въ покирности есть пряма надежда вашого спасеня одъ крепацтва; а якъ же, Боже сохрани, будете бунтуваця, та не слухать, то смило буде те, шо паны сядуть вамъ на шію литъ на двисти, або на трыста — и бильше ничого не говорывъ. Не знаю, чи послалы до Губернатора и други брошюрки, тилко полицейскій казавъ, шо пры лядськимъ доноси послалы „Гайдамакъ“. Прощайте!

Пидить, будьте ласка, до Василія Тимофеевича Новицкого и объяснить ему усе, шо я ничимъ не вынуватъ и ничого не боюсь — хоть бы самого чорта зъ рогамы. Тилько мени и досадно одного, шо якъ не поспію до срока отпуска явыца на службу, то шобъ не исключилы изъ Капитула ¹).

Александръ МатвЂевичъ! Прочитайте и пошлить до громады.

Г. Честаховській.

¹) Весь этотъ эпизод подробно изложенъ въ запискЂ Г. Н. Честаховскаго, напечатанной въ „Кіевск. Стар. 1896 г. № 2. /194/

[Письма Честаховского, писанные в 1861 г. о похоронах поэта Шевченко // Киевская старина. — 1898. — Т. 60. — № 2. — Отд. 1. — С. 167-193.]

---

© Сканування та обробка: Максим, «Ізборник» (http://litopys.kiev.ua/)
5.VI.2009

---

  ‹‹     Головна