[Біографія Т. Г. Шевченка за спогадами сучасників. — К., 1958. — С. 125-137.]

Попередня     Головна     Наступна

АРЕШТ І ЗАСЛАННЯ

31-го марта 1847 года меня отправили в Петербург. Через несколько дней после того Шевченко возвращался в Киев со своей поездки в Черниговскую губернию и едва вступил на паром, ходивший под Киевом по Днепру во время разлива от одного берега до другого, вдруг неожиданно задержал его полицейский чиновник. Тарас Григорьевич, впоследствии, в виде шутки, говорил, что с детства, сам не зная отчего, не любил он косых и не выносил спокойно встречи с ними, и вот, как бы в оправдание такого предчувствия, арестовавший его полицейский чиновник был кос.

Н. И. Костомаров, Письмо к изд.-редактору «Русской старины» М. И. Семевскому, «Русская старина», 1880, т. XXVII, стор. 600.

* * *

На пароме случился один гусарский офицер, родственник подруги Репниной — Глафиры Дуниной-Борковской, большой любительницы поэзии Шевченка. Догадываясь, что в чемодане у поэта находится запретный плод его музы, он хотел столкнуть его в воду, но поэт не допустил его до этого. Затем гусар предлагал полицейскому агенту значительную сумму денег (он был не из богатых людей) за уничтожение некоторых стихов, но тот не согласился, вероятно, потому только, что при обыске арестованного находились свидетели, которые могли донести начальству о его действиях.

Еще как только разнесся слух по Полтавской губернии о предстоявшем Шевченку аресте, то многие помещики, поклонники поэта, сильно встревожились. Один даже из мелкопоместных дворян, живший недалеко от Яготина, некто Р-в, хотел увезти Шевченка за гра-/126/ницу под видом своего слуги и с этой целью разыскивал его у разных помещиков; был, между прочим, и у Репниных.

Воспоминания В. Н. Репниной. М. К. Чалый, Жизнь и произведения Тараса Шевченка, стор. 62 — 63.

* * *

Об арестовании Шевченка я слышал следующие рассказы в Чернигове (1851 г.), Киеве (1856 г.) и Борзне (1881 г.): когда на пароме под Киевом заметили присутствие полиции, наблюдавшей за Шевченком, то будто артиллерийский офицер С-а предлагал Шевченке столкнуть его чемодан в Днепр; но Шевченко отверг это предложение: «не треба; нехай забирають». Затем Шевченко и С. были арестованы. В Борзне же я недавно слышал, будто Шевченко сбросил свой чемодан в Днепр.

Н. Белозерский, Тарас Григорьевич Шевченко по воспоминаниям разных лиц, «Киевская старина», 1882, октябрь, стор. 72 — 73.

* * *

Когда он [Шевченко] был арестован, кажется в 1847-м году на берегу его любимого Днепра, мне дали знать из Киева, что в Яготине будет флигель-адъютант, чтобы освидетельствовать мои бумаги, то, хотя в письмах Шевченки ничего не было предосудительного, я не хотела подвергать их хладному разбирательству и не желала также их уничтожить и я их отдала на сохранение доброму знакомому, который, к удивлению моему, и забыл про них!!

У меня находится портрет Шевченки, сделанный им самим, снимок с его же рисунка хаты, в которой он родился, и печатанная маленькая поэма «Тризна» на великорусском языке, посвященная мне — но со многими пропусками по милости цензуры. Оригинал же «Тризны», его рукой написанный, также был дан мною на сохранение вместе с письмами...

В. Репнина, Письмо к М. К. Чалому от 10 января 1881 г., Институт литературы АН УССР, рукописный ютдел, архив М. К. Чалого, фонд 92, № 45.

* * *

В разговоре он [Н. И. Савич] между прочим упомянул, что он был в Киеве во время ареста Шевченка и что он вез в Париж поэму Шевченка «Кавказ» для передачи Адаму Мицкевичу и передал...

Рассказ М. И. Диевского ²⁴⁶. Л. М[ациевич], Николай Иванович Савич, «Киевская старина», 1904, февраль, стор. 235. /127/

* * *

Шевченко, перед своим арестом в 1847 году, состоял в качестве рисовальщика при киевской «Временной комиссии для разбора древних актов», издававшей тогда местные «Древности», получая в год 150 р. жалования. После его ареста состоялось такое журнальное постановление комиссии: «1847 марта 1 дня. Временная комиссия для разбора древних актов, имея в виду, что сотрудник комиссии Шевченко без всякого согласия комиссии (sic) отлучился из Киева и по комиссии не занимается, — определили: исключить его из числа комиссии с прекращением производившегося ему жалования по 12 руб. 50 коп. серебр. в месяц».

Ив. Н[овицкии] ²⁴⁷, Об аресте Шевченко, «Киевская старина», 1882, март, стор. 608 — 609.

* * *

Мой вотчим похлопотал о снабжении нас паспортами и подорожной; наши чемоданы скоро были готовы, и мы — две матери и я, да Фома на козлах в роли лакея, — двинулись [из Киева] в путь 6-го апреля [1847 г.] .[...]

Достигли мы, наконец, этого [левого] берега; ямщик с Фомой привели в порядок упряжку, и мы довольно скоро достигли первой почтовой станции — Бровары, так как путь к ней с недавнего времени был шоссирован, во избежание странствования по сыпучим пескам, представлявшим истинное мучение для ехавших по левому берегу Днепра.

У самого подъезда станции мы застали перекладную тележку, в которую торопливо впрягали тройку лошадей. Возле телеги бродил, перекачиваясь, путник, сопровождаемый двумя жандармами. Невольно мы в один голос воскликнули: «Еще один арестованный!» Татьяна Петровна ²⁴⁸ прибавила: «Тарас Григорьевич Шевченко». По его «Кобзарю» я была уже с ним знакома. Николай Иванович не раз читал мне наизусть поэтические произведения «Тараса», но в лицо я его не знала и здесь увидела в первый и последний раз в жизни. Услыхал ли он отклик Татьяны Петровны или узнал ее и Фому, но не прошло и минуты, как «Тарас» подошел к нашему экипажу и со слезой, блеснувшей в его серых глазах, надломанным голосом проговорил:

— Оце ж бідна Миколина мати, а це, мабуть, його молодесенька дружинонька. Ой, лихо, лихо тяжке, горенько матерям і дівчині.

Произнеся такое выражение скорби, Тарас Григорьевич перецеловался с нами. Жандармский офицер подошел и [ласково] попросил его проститься с нами и садиться в повозку. «Тарас» успел только сказать-/128/ нам, что лично о себе он не горюет, потому что он одинок, «бобыль», а «Миколи мені жаль, бо в його є мати й дружинонька і він нічим не винен, хіба тим, що зі мною побратався. Прости ж мене, матінько, і не кляни!» Он снова перецеловался с нами, сел с жандармами в телегу, тройка курьерских лошадей подхватила с места вскачь, ямщик лихо засвистал — и недолго нам пришлось видеть повозку с неуклюжей «фигурой «Тараса», поднявшего высоко над своей головой шапку и махавшего ею в знак прощания с нами.

Из воспоминаний А. Л. Костомаровой. Автобиография Н. И. Костомарова под ред. В. Котельникова, стор. 51 — 52.

* * *

Не знаем, оставался ли Шевченко сколько-нибудь времени в Киеве, или тотчас с парома был повезен в Петербург ²⁴⁹. Но видевшие его на дороге от Киева до Петербурга, куда он следовал под наблюдением полицейского чиновника, говорили, что он был чрезвычайно весел, беспрестанно шутил, хохотал, пел песни и так вообще держал себя, что на одной станции смотритель, записывая подорожную, в которой значился чиновник с арестованным лицом, заметил, что трудно узнать по виду, кто из едущих арестован, а кто везет арестованного. Во все время производства следствия Тарас Григорьевич был неизмен, но бодр, казался спокойным и даже веселым.

Н. И. Костомаров, Письмо к изд.-редактору «Русской старины» М. И. Семевскому, «Русская старина», 1880, т. XXVII, стор. 600 — 601.

* * *

Я тоже жил в это время [в 1847 г.] в Киеве и хорошо помню, - что стихи Шевченко читались в многих кружках, в особенности кровными малороссами и студентами разных национальностей, с особенным увлечением. Некоторые тогда учились малорусскому языку собственно . для того, чтобы в состоянии быть читать и понимать Шевченку. Кроме напечатанной книжки, ходили по рукам рукописные тетрадки, которые списывались почитателями Шевченко наперерыв друг перед другом. Я и сам провел не один вечер над перепискою стихов для себя и для своих знакомых, которым высылал тетрадки в провинцию. Помню, как арестованы были Шевченко, Костомаров и некоторые другие, как об этом говорили постоянно и везде, но шопотом, и как после одного вечера у товарища, где проговорили всю ночь об интересной и таинственной истории ареста и поводов к нему, я попал в пре-/129/неприятную историю, и меня, раба божего, на следующее утро потащили к тогдашнему киевскому генерал-губернатору, суровому Дмитрию Гавриловичу Бибикову ²⁵⁰, в канцелярии которого я числился.

Н. Д. Шигарин ²⁵¹, Воспоминание киевлян о Шевченке и его времени, «Библиотека западной полосы России», т. II, К., 1881, стор. 13.

* * *

После арестов: Костомарова, Шевченка и других по известной истории составления славянского «общества св. Кирилла и Мефодия» бывший тогда генерал-губернатор Бибиков приказал в один праздничный день собрать всех студентов в зале университета.

В назначенный час мы явились в мундирах. Приехал и Траскин ²⁵². Указав в своей речи на современное «брожение умов», Бибиков закончил ее следующими словами, нашедшими тогда место в заграничных изданиях: «если я пять миллионов народа умел поставить на свою ногу, то и вас поставлю: или я лопну, или вы все перелопаетесь!» Траскин весь побагровел, очевидно, не от сочувствия к энергичной речи Бибикова.

Н. Я. Бар-вский ²⁵³, Из школьных воспоминаний о Киеве, «Киевская старина», 1884, март, стор. 505.

* * *

 [...] В Петербурге все шепчутся и говорят по секрету, с видом таинственности, об открытом и схваченном правительством обществе будто бы славянофилов. Говорят чрезвычайно различно. Невозможно отгадать, чей рассказ справедливее. Все рассказы согласны только в одном: несколько человек умных, истинно благородных, образованных и ученых привезено в Петербург и брошено в тайные темницы, ни для кого не доступные. Все повторяют согласно, что Шевченко, Кулиш и Костомаров находятся в числе несчастных. Шевченко кончил курс рисования в Академии художеств и хотя он не первоклассный артист, но в его рисунках и картинах, по большей части небрежно набросанных, проблескивает талант. Он в Петербурге прежде издавал какой-то живописный журнал, кажется называвшийся «Живописною Украиною» или «Живописною Россиею», уж не помню. На поприще художеств он не пользовался известностию. Он гораздо счастливее относительно литературы. Малороссия считала его в числе своих любимых поэтов, которых так немного. Он написал поэму «Гайдамаки» и много других стихотворений, которых названий не помню. Почти все его стихотворения писаны на чистом малороссийском языке. Я мало-/130/российского языка не знаю или знаю слишком мало, а потому судить не могу, малороссияне же говорят, что Шевченко истинный поэт, поэт с чувством, поэт с воодушевлением.

Записки Н. А. Момбелли, Дело петрашевцев, т. I, стор. 309 — 310.

* * *

Один жандармский офицер, поручик Тельнов, сидевший весною 1847 г. в Ш-м отд. под арестом, сообщил мне (весною 1851 г.): что он там видел стоявшего у окна Шевченка; Тарас был одет в белый костюм, стоял грустный и чуть напевал какую-то грустную украинскую песню.

Н. Белозерский, Тарас Григорьевич Шевченко по воспоминаниям разных лиц, «Киевская старина», 1882, № 10, стор. 73.

* * *

Из всех привлеченных к этому делу [Кирилло-Мефодиевского общества] и в этот день сведенных вместе в комнате перед дверью той, куда нас вызывали для очных ставок, Шевченко отличался беззаботною веселостью и шутливостью. Он комически рассказывал, как, во время возвращения его в Киев, арестовал его на пароме косой квартальный; замечал при этом, что не даром он издавна не терпел косых, а когда какой-то жандармский офицер, знавший его лично во время его прежнего житья в Петербурге, сказал ему: «вот, Тарас Григорьевич, как вы отсюда вырветесь, то-то запоет ваша муза», — Шевченко иронически отвечал: «не який чорт мене сюди заніс, коли не та бісова муза». Когда нас разводили по номерам, Шевченко, прощаясь со мною, сказал: «Не журись, Микола, ще колись будем укупі добре жити» [...]

30 мая утром, глядя из окна, я увидал, как выводили Шевченко, сильно обросшего бородой, и сажали в наемную карету вместе с вооруженными жандармами. Увидя меня в окне, он приветливо и с улыбкой поклонился мне, на что я также отвечал знаком приветствия [...]

Автобиография Н. И. Костомарова под ред. В. Котельникова, стор. 203.

* * *

Тарас Григорьевич был отправлен в оренбургские линейные батальоны ²⁵⁴ рядовым, с воспрещением писать и рисовать. Он главным образом пострадал за свои стихи, ходившие в списках по рукам и ставшие известными правительству.

Н. И. Костомаров, Письмо к изд.-редактору «Русской старины» М. И. Семевскому, «Русская старина», 1880, т. XXVII, стор. 601. /131/

* * *

В 1847 году, по известной всем истории, он [Шевченко] был сослан рядовым в Оренбургский корпус. Ему, как народному поэту и художнику, по конфирмации ²⁵⁵ запрещено было брать в руки перо и карандаш. Жандарм привез его в Оренбург ²⁵⁶ в июне 1847 года, ночью, прямо в ордонанс-гауз, где Ш. в передней проспал ночь на голом полу. Утром его принял комендант Лифлянд и отправил его в казармы 3-го Оренбургского линейного батальона. В тот же день разнеслась в Оренбурге молва о приезде Ш. Земляки его тотчас отправились в казармы и выпросили его к себе в квартиру. Встреча с Ш. была замечательная: и он, и окружавшие его плакали, не знаю, от горя ли, или от радости, что увидели своего родного поэта. Целый день он провел в кругу земляков, пел народные песни, читал кое-что из своих стихотворений, был, по-видимому, не особенно грустен; но заметно было, что он многое скрывал в душе и хотел, назло судьбе, быть выше ее. В дороге от Петербурга до Оренбурга он был всего 9 дней, и от этой непривычной для него дороги, от бессонницы и перемены климата чувствовал слабые признаки лихорадки. На другой день сделалось уже известно, что его предназначают в Орскую крепость ²⁵⁷. Земляки советовали ему, как больному, отправиться в лазарет недели на две и в это время надеялись выхлопотать, чтобы его оставили в Оренбургском батальоне, где жизнь для Ш. была бы сколько-нибудь сноснее. Но он отказался от этого как из отвращения к лазаретам, так и потому, как он говорил, что никогда еще никого не обманывал, а поступление в лазарет он считал обманом начальства, так как мог обойтись без помощи доктора. Просить же за себя он не позволил, не желая при таких обстоятельствах унизить себя просьбою.

Из воспоминаний М. М. Лазаревского ²⁵⁸ о Т. Г. Шевченке, «Русский архив», 1899, кн. 4, стор. 643 — 644.

* * *

9 июня 1847 года сидел я в своей Пограничной комиссии и усердно занимался текущими делами. Вдруг, около двух" часов пополудни, в комнату вбегает, запыхазшись, писец Галевинский и говорит: «ночью жандармы Шевченка привезли; я слышал от офицера, которому его сдали, и он находится теперь в пересылочной казарме».

Не давая себе отчета, я побежал в казармы и с трудом отыскал там новопривезенного арестанта. Лежал он ничком на нарах, углубившись в чтение библии. До этого времени я никогда не видал Шевченка, а знал только его «Кобзаря» и «Гайдамак». Забывая о присутствовавших соглядатаях, в юношеском увлечении я бросился к нему /132/ на шею. Неохотно поднявшись с нар, Тарас Григорьевич заговорил со мной недоверчиво, отвечая отрывисто на мои вопросы. Понятно, мог ли он сразу довериться человеку, явившемуся к нему ни с того, ни с сего в первые часы его прибытия на место ссылки? Между прочим, я спросил его: не могу ли я быть чем-нибудь ему полезен? Он сдержанно ответил: «я не нуждаюсь в чужой помощи — сам себе буду помогать. Я получил уже приглашение от заведывающего пересылочной тюрьмой учить его детей».

Просидев у него с полчаса, я прямо из казарм отправился к своему начальнику, генералу Ладыжинскому ²⁵⁹, к которому до того являлся только по делам службы, и то, если не со страхом, то застенчиво и робко.

— В. п-во! Шевченка привезли! — выпалил я генералу, — я сейчас был у него, нельзя ли помочь ему?

Генерал удивленно посмотрел на меня и улыбнулся. Надобно заметить, что Ладыжинский был начальник гуманный не по-тогдашнему времени. Очевидно, он понял порыв молодого увлечения и деликатно-снисходительно охладил меня, заметив официальным тоном, что Шевченко, вероятно, заслужил свою участь, что в таком деле следует быть осторожным и сочувствие свое припрятать и что он, наконец, удивляется смелости такого к нему обращения со стороны подчиненного. От генерала вышел я с поникшей головой и побрел в свою комиссию, но с неизменным желанием во что бы то ни стало помочь несчастному. Посоветовавшись с товарищем своим по службе и по Черниговской гимназии Сергеем Левицким ²⁶⁰, мы сообща порешили действовать чрез чиновника особых поручений при генерал-губернаторе подполковника Матвеева ²⁶¹. Сын простого уральского казака, из писарей достигший довольно высокого положения в крае, но оставшийся таким же простым сердечным казаком, чуждый важности и напускного величия, Матвеев всегда готов был помочь ближнему в нужде. При Обручеве ²⁶² он был великая сила в Оренбургском крае, и мы с Левицким не ошиблись в своем выборе. Выслушав нас внимательно, Матвеев, по-видимому, был тронут. Правда, ничего не обещал, но мы вышли от него с облегченным сердцем, уверенные в том, что он будет работать в пользу обездоленного Кобзаря.

Через два дня Шевченко пришел к нам на квартиру. Я встретил его как брата, как самого близкого человека. Со мной жил тогда Левицкий, и Тарас Гр-ч с обоими нами был сердечно прост, и мы сразу стали друзьями. Говорили много и оживленно. Между прочим, он сообщил нам, что был у Матвеева, по его приглашению, и что он очень расположил его к себе. Гость остался у нас ночевать. Сняв с кроватей тюфяки, мы разложили их на полу и все втроем улеглись на полу вповалку. Шевченко прочел нам наизусть свою поэму «Кав-/133/каз», «Сон» и др., пропел несколько любимых своих песен: неизменную «Зіроньку», «Тяжко-важко в світі жити»; но с особенным чувством была исполнена им песня:

Забіліли сніги,

Заболіло тіло

Ще й головонька,

Ніхто не заплаче

По білому тілу

По бурлацькому... и проч.

Мы все пели. Левицкий обладал замечательно приятным тенором и пел с большим чувством. Были минуты, когда слезы сами собой катились из глаз, а гость наш просто рыдал...

Летняя ночь таким образом пролетела незаметно. Мы не спали вовсе. Рано утром Т. Гр-ч простился с нами, объявив, что получил уже назначение в Орскую крепость, куда он на днях должен отправиться.

Из воспоминаний Ф. М. Лазаревского ²⁶³ о Шевченке, «Киевская старина», 1899, февраль, стор. 152 — 154.

* * *

Дня чрез три его одели в солдатское платье. Когда он примерял брюки, мундир и шинель, тогда ему представилось все его будущее, и у него хотела выкатиться слеза; но он сумел удержать свои чувства в казарме. Он до того не был знаком з жизнью и особенно с жизнью солдата, что, не подозревая, что ему принесли платье, сшитое на счет казны, спросил унтер-офицера, что стоит платье; тот без запинки отвечал 40 р. (тогда счет в Оренбурге был на ассигнации), и Ш. сейчас же заплатил деньги. Но какой-то офицер, узнавши об этом, отнял у унтер-офицера деньги и возвратил Ш.

Через неделю Шевченка назначили в линейный Оренбургский № 5 батальон и отправили в Орскую крепость, где комендантом был тогда генерал-майор Исаев ²⁶⁴, человек старый и довольно добрый.

Из воспоминаний М. М. Лазаревского о Т. Г. Шевченке, «Русский архив», 1899, кн. 4, стор. 644.

* * *

По прибытии к батальонному штабу [в Орск] рядовой Шевченко поступил во 2-ю роту и значился по рапортному списку 191 человеком, который был ростом 2-х аршин 3¼ вершков ²⁶⁵. Ротный его командир был тогда поручик Богомолов.

Е. Косарев ²⁶⁶, Извлечение из дел и памяти, «Киевская старина», 1893, февраль, стор. 245. /134/

* * *

В Орской Ш. скоро познакомился с сосланными туда поляками, и один из них, Фишер ²⁶⁷, бывший учителем детей Исаева, сошелся ближе других с Ш. Чрез него Ш. был принят в доме Исаева и получил позволение жить в наемной квартире. Чрез месяц после приезда Ш. я был в Орской и провел несколько дней с ним. Жизнь его, при участии Исаева, была довольно сносная; он большею частию время проводил или в чтении книг или в разговорах с поляками.

Из воспоминаний М. М. Лазаревского о Т. Г. Шевченке, «Русский архив», 1899, кн. 4, стор. 644.

* * *

Расставшись с Шевченком, я постоянно о нем заботился, просил за него каждого, кто только ехал в Орск и кто хоть чем-нибудь мог быть ему полезен. Часто писал туда своему доброму знакомому, попечителю прилинейных киргизов, М. С. Александрийскому ²⁶⁸. Несмотря на свои 40 л., это был лучший представитель молодого поколения сороковых годов. Доктор по профессии, М. С., бросив медицину, перешел на службу в пограничную комиссию; всегда спокойный и сдержанный, он был любим и уважаем всеми обитателями Орского укрепления. Женатый на дочери богатого купца, Александрийский всегда жил открыто, и наш Кобзарь был принят у него в доме не как солдат, а как самый близкий знакомый, наравне с другими гостями. Там он, без сомнения, встречался и с батальонным и с другими гарнизонными офицерами, как гость хозяина, а не как рядовой, 191 № по списку.

Вообще говоря, в материальном отношении Ш-ку в Орской крепости жилось недурно: над ним неусыпно бодрствовал добрый гений в лице Матвеева. Ему помогали деньгами петербургские земляки, нередко делясь с ним своим мизерным жалованьем. Приезжавший в Оренбург старший из моих братьев Василий ²⁶⁹ преподнес Тарасу два ящика сигар и 50 руб. денег. Были присылаемы субсидии на мое имя и от других лиц, напр, от Конотопца, В. О. Езучевского ²⁷⁰, Семена Артемовского ²⁷¹ (певца), — и я отправлял их для передачи брату Михаилу в Троицк.

Затем брат Михаил, перейдя на службу в Петербург, присылал деньги непосредственно самому Тарасу, и довольно крупные куши.

Из воспоминаний Ф. М. Лазаревского о Т. Г. Шевченке, «Киевская старина», 1899, февраль, стор. 154 — 155. /135/

* * *

... В 1847 году умер Исаев, и тогда-то наступило для Шевченка тяжелое время. Батальонный командир майор Мешков ²⁷² (из солдат) показал над ним всю силу своей власти. Он перевел его в казармы, где Ш. спал и проводил целые дни на грязной своей кровати, бывшей в казарме в числе других 50. Приезжая довольно часто в Орскую по делам службы, я всегда навещал Ш. и видел тогдашнюю его жизнь в казармах. Общество пьяных и развратных солдат, невыносимый воздух, грязь, постоянный крик, — все это сильно возмущало Ш.; но он не решался просить Мешкова об облегчении его участи. Впрочем, этого солдата-майора многие просили о дозволении Ш. жить на особой квартире; но он не любил Ш. за его непреклонность характера, за то, что он не умел и не хотел никому кланяться, и водил его каждый день вместе с другими на ученье, где Ш. учился шагистике и ружейным приемам. Ш. несколько раз сидел, по милости Мешкова, на гауптвахте, и вот за что: один раз он просидел сутки за то, что надел белые замшевые перчатки на улице; а в другой за то, что при встрече на улице с Мешковым снял пред ним фуражку правою рукою. При этом Мешков подозвал его к себе и, сказав: Вы еще благородным человеком называетесь, а не знаете, какою рукою нужно снимать фуражку перед начальством, отправил его на сутки на гауптвахту. И в казармах Ш. большею частию читал, доставая книги у знакомых. В виде особой милости дозволялось Ш. иногда навещать знакомых на час и на два; но эти его отлучки редко обходились ему без приключений. Солдаты — товарищи Ш. в отсутствие его украдут, бывало, из его шкафика книгу и заложат в кабаке. Возвратясь и не найдя какой-либо книги, он уже знал, где она, и спрашивал товарищей только, в каком кабаке и за сколько книга заложена, откуда и выкупал ее сам.

Летом он часто уходил на берег р. Ори ²⁷³ и там между кустами лежал по нескольку часов и мечтал о родине, о прошедшем; но боялся, как говорил, заглядывать в будущее. Там в уединении он вынимал из-за голенища кусочек бумаги и карандаш и записывал свои поэтические вдохновения, которые скрывал не только от начальства, но и от иных знакомых.

Из воспоминаний М. М. Лазаревского о Т. Г. Шевченке, «Русский архив», 1899, кн. 4, стор. 644 — 645.

* * *

[...] Сознавая, что жить действительно ему будет трудно, отправился к добрейшему бригадному генералу, Логину Ивановичу Федяеву ²⁷⁴, и вместе с ним настрочили послание командиру батальона, в кото-/136/рыи назначен был Тарас, майору Мешкову, прося его, чтобы он обратил особенное внимание на несчастного сосланного и помогал ему в чем может.

Мешков понял просьбу нашу по-своему: принялся самолично, по нескольку часов в день, мучить бедного Тараса солдатскою выправкой, учебным шагом в три приема и другими тонкостями строевой науки, выбиваясь из сил, чтобы образовать из него хорошего фронтовика. Пытка эта продолжалась до весны 1848 года, [в которую доброму Алексею Ивановичу Бутакову удалось прикомандировать Тараса к команде, назначенной для плавания по Аральскому морю.]

К. И. Герн ²⁷⁵, Письмо к М. М. Лазаревскому о Шевченке от 12 апреля 1861 [?] г., «Киевская старина», 1899, февраль, стор. 68.

* * *

[...] Тарасом Григорьевичем была нарисована прекрасная картина-аллегория. Она представляла из себя малороссийскую деревушку со всеми аксессуарами южной природы. На первом плане картины выделяется ветхая хатка, обнесенная высоким частоколом. Синеватое небо местами затянуто тучками, из-за которых по временам вырываются солнечные лучи и, проникая через отверстие частокола, живописными узорами золотят хатку. Лицом к ограде и затылком к избушке стоит тогдашний министр народного просвещения; в распростертых руках он держит развернутую солдатскую шинель и пытается загородить ею проникающие чрез ограду солнечные лучи и, таким образом, оставить в тени убогую хатку.

Рассказ М. И. Бажанова. А. Матов ²⁷⁶, Рассказы орских старожилов, «Киевская старина», 1895, ноябрь, стор. 61.

* * *

[...] Человек он [Шевченко] был у нас веселый [и с товарищами не прочь выпить.] Видом из себя плотный, высокий ²⁷⁷; усищи носил длинные, словно веревки крученные. Вел себя мирно, лишь время от времени над чем-то задумывался: держали его больно уж крепко. Писать и рисовать ему запрещалось (строжайшая бумага была из Оренбурга). А рисовал-то как?! Настоящий был художник. Наскучит ему бывало сидеть в казармах — пойдет в укромное место да и давай на стене углем или мелом картины мазать.

Рассказ Агапа Федоровича К[апфера] ²⁷⁸ А. Матов, Воспоминания о Т. Г. Шевченко, газ. «Русские ведомости», 1895, № 242. /137/

* * *

Из ссылки он писал письма к В. Н. Забеле. Эти письма были сохраняемы Забелою; но едва ли Забела отвечал на них Шевченку. Тогда, по поводу катастрофы 1847 г. и обысков, все в провинции находились под таким страхом и трепетом, что и помышлять не смели о переписке с Шевченком. Тогда-то погибла масса писем, книг с надписями, рукописей и драгоценного исторического и этнографического материала, сожженного или закопанного в землю.

Н. Белозерский, Тарас Григорьевич Шевченко по воспоминаниям разных лиц, «Киевская старина», 1882, октябрь, стор. 73.

* * *

Когда Шевченко был арестован, мои дружеские к нему отношения перешли в горячее сочувствие к его окончательному несчастию, и я всячески старалась облегчить его участь. Это не удалось мне. Я даже не могла продолжать утешать его письмами во все время его десятилетнего изгнания, потому что получила грозное предостережение от графа А. Ф. Орлова ²⁷⁹.

В. Н. Репнина, К биографии поэта Шевченка, «Русский архив», 1887, кн. 2, стор. 258.

Попередня     Головна     Наступна