[Біографія Т. Г. Шевченка за спогадами сучасників. — К., 1958. — С. 360-372.]

Попередня     Головна     Наступна

ВІЧНО ЖИВИЙ В ПАМ’ЯТІ НАРОДНІЙ

[...] Смерть Шевченка вызвала наружу все, что есть живого в нашем южнорусском обществе. Шевченко обнимал так широко прошедшую и настоящую жизнь родины, так верно понимал состояние современного нашего общества и потребности народа, что его поэзия, естественно, должна была коснуться всякого. Поэтому у нас нет человека, который, имея какое-нибудь понятие о Шевченке, мог остаться совершенно равнодушным к его смерти и не высказаться так или иначе [...]

По всем известиям, смерть бедного Кобзаря отозвалась повсюду — от хат до палат, в украинцах и неукраинцах, читавших и нечитавших Шевченка, а только слышавших об этом крепаке-поэте.

И — что всего замечательнее — сочувствие это в большинстве возбуждено не произведениями его за последнее время, известными лишь весьма немногим: оно идет с давнего времени, со времени появления «Кобзаря» в 1840 году, и только обновлено изданием его в 1860. Это сочувствие не изменяло поэту во все 20 лет его литературной известности; он и сам, быть может, не подозревал, как оно было велико и глубоко, так точно, как весьма многие только по смерти Шевченка поняли все высокое его значение, только по смерти его узнали, что Тарас — действительно был для украинцев батьком. Да иначе и не могло быть: стоит только припомнить наше прошедшее, характер Шевченка, как человека, и уяснить себе содержание и направление его поэзии...

Десятилетняя разлука Украины с Шевченком нисколько не охладила восторга и любви молодого поколения к поэту, который нежданно (в 1840 году) заговорил языком, по мнению письменных — уже замершим на устах простого, непросвещенного народа, языком, /361/ давно осужденным ими на безжизненность. С самых первых песен Кобзаря оживилась надежда немногих, еще связанных с корнем народной жизни, что этот мелодический родной язык, эта богатая и прекрасная народная поэзия, отразившая в себе такую живую жизнь, не умрут бесплодно; а чрез несколько лет, когда взгляд Шевченка расширился, когда жизнь и искусство мало-помалу восполнили в его развитии то, чего не дало ему образование, когда его песни зазвучали всеми струнами народной души и народное слово каким-то чудом стало выражать самые задушевные думы современного человека — надежда немногих перешла в отрадную уверенность, и вскоре самые неверующие поверили в возможность развития нашего языка, словесности и жизни на чистых народных началах.

Значение Шевченка для Украины. Проводы тела его в Украину из Петербурга, «Основа», 1861, червень, стор. 1 — 3.

* * *

Я желал бы [...] обратиться к почитателям бессмертных произведений нашего украинского поэта с нижеизложенным предложением, и надеюсь, что оно не останется без сочувствия со стороны просвещенных соплеменников.

Известно, что покойный Т. Г. Шевченко, по своему рождению, принадлежал к крепостному состоянию из имения помещика Флерковского, Киевской губернии. Гениальные поэтические дарования открыли ему, впоследствии, возможность свободно развивать свои таланты, но едва ли он мог когда-нибудь забыть изведанные в лета юности испытания, едва ли он мог забыть прежних собратий своих. Это скорбное чувство, которое Тарас Григорьевич, без сомнения, до конца жизни не переставал носить в сердце своем, и было, конечно, в значительной степени причиною, что почти все его стихотворения проникнуты глубокою, иногда безотрадною грустью. Смерть похитила поэта только за несколько дней до великого торжества (5 марта), когда всенародно произнесен был смертный приговор крепостному праву. Ему не привелось видеть погребение того начала, которое было источником многих его несчастий... Нельзя не пожалеть об этом, нельзя не грустить о преждевременной кончине... Нам остается однако ж утешение, — это — право делать все, чтоб память о Тарасе Григорьевиче запечатлелась как можно более твердыми чертами в том народе, которому он всю жизнь был всецело предан, в том сословии, из которого он вышел. Как одно из средств для этой цели, я предлагаю воспользоваться великим событием дарования помещичьим крестьянам прав свободных граждан и соединить имя нашего поэта с обеспечением судьбы некоторых из тех прежних его собратий, кои не имеют средств для вы-/362/купа у помещика своей усадебной оседлости и полевых угодий. Я предлагаю открыть подписку на пожертвования, с целью оказать пособие в упомянутом случае сначала родственникам покойного Тараса Григорьевича, а потом, если сумма будет достаточна, беднейшим крестьянам, поселенным в той деревне, где родился поэт. Кроме подписки, для увеличения средств, можно было бы устроить также литературные чтения. Собранные деньги могут быть употреблены по назначению или через мирового посредника, в уезде которого находится сказанное имение, или через посредство другого доверенного лица, как это будет признано более удобным.

Как бы ни был мал итог будущих пожертвований, но если он будет достаточен на пособие, в необходимой мере, даже только одному семейству, то и этот факт, совершенный в память славного певца нашей родины, уже будет долго служить хоть малым и скромным, но живым памятником Тарасу Григорьевичу.

Если предложенная мною мысль найдет в обществе сочувственный отзыв, то можно будет приступить к ходатайству о дозволении открыть подписку. Зная восторженный успех, каким пользуются произведения поэта и популярность его имени в Малороссии, можно надеяться, что это дело не встретит недостатка в единодушии со стороны нашего общества. Что касается до меня, то, как первый подавший мысль о пожертвовании, я наперед обязываюсь представить куда потребуется ту малую долю (25 р.), какую позволяют мне уделить на общеполезное народное дело мои ограниченные средства. Да послужат нам примером в настоящем случае наши единопленники — чехи, которые, начиная подписку с самой незначительной суммы, успевают собирать большие средства на воздвижение памятников своим знаменитым литературным деятелям.

Высказывание М. Н. Дарагана. Значение Шевченка для Украины. Проводы тела его в Украину из Петербурга, «Основа», 1861, червень, стор. 24 — 26.

* * *

Дуже спечалила нас вість про смерть дорогого нашого Тараса Григоровича [...] Покійний батько один у нас був, та чи й діждемо другого. Мабуть уже нам не дожидати, а хоч би дітям нашим. Він так багато зробив і для рідного письма і для народу, що ми не знаємо, з ким його й рівнять, як його й почитать. У такого чоловіка, которий сам, своїми гіркими трудами і окровавленими ногами, зійде на ту дорогу, як покійний Тарас, мабуть небагато останеться в калитці або скрині, мабуть стільки, що нічим буде і поховать, а щоб хрест на могилі поставить — про те нічого й думать... Отже мені й прийшло /363/ на думку: чи не можна б зібрать покійному на хрест? І земля наша велика, і нас, спасибі богу, багато (хоч мало багатих, а всі — як то кажуть — безгрішні): то, я думаю, треба начать, а в добрім ділі і другі поможуть, — не пожаліють, хто скільки зможе, да так може й зберемо стільки, що й на хрест стане — не на дерев’яний, а на такий, що ні в огні не горить, ні в воді не тоне. От моя думка: якби зо всієї Вкраїни назбирать стільки, щоб воспитовать, во ім’я покійного Тараса, його родича або земляка, в Київськім університеті, — звичайно — на процент із зібраних грошей. Ото була б вічна пам’ять покійному! легше було б йому лежать під землею, якби хоть по смерті його почтили, як подоба, коли за живота не вміли. Прошу вас, земляче, гукніть, будьте ласкаві, землякам столичним, київським, полтавським і всім українцям: побачите, коли воно не вийде до діла. Іще як я вчився в Полтавській гімназії, то збирали по всім школам на пам’ятник Крилову ⁵³³; дітвора давала по сороківці, а вже багато — по коповику, та й дуже важний пам’ятник із збору зробили, що стало б процентів не на одного школяра. [Жаль тільки, що він даром бовваніє, а сей, що хотілось би поставить Тарасові, знатимуть і будуть почитать люди, бо не одна бідна душа через його може світ побачить.] Збіранка наша не піде в осудовище, а всі похвалять, і подякують, і поможуть...

Высказывание Н. М. Мельника. Значение Шевченка для Украины. Проводы тела его в Украину из Петербурга, «Основа», 1861, червень, стор. 23 — 24.

* * *

Як умер Тарас Шевченко та продавалось його збіжжя, громада наша у Петербурзі купила собі на свій кошт Тарасові книжки (що мав він од знайомих тощо), малюнки його й таке інше. Тоді я став казати в громаді, що добре б було завести громаді Тарасівську громадську книгарню, або й музеум наш громадський, додаючи до Тарасових книжок і малюнків наші подаровані та куплені громадою книжки тощо, то колись може б мали ми отакий «Національний музей» і «Публічну бібліотеку», як от у чехів (тоді були у наших громадян такі думки).

М. Щербак, До історії «Тарасової книгарні», «Україна», 1907, листопад-грудень, стор. 221.

* * *

Я познакомился с Шевченко только по приезде его в 1847 году в Оренбург и о первых двух изданиях его «Кобзаря» не могу сказать ничего положительного; но Шевченко рассказывал мне, что первое издание (П. М-са) вышло почти против его воли и что, при расчетах с издателем, он получил несоразмерно малое вознаграждение [...] Действительно, Шевченко посылал из Оренбурга одной знакомой девице /364/ и одному знакомому помещику свои портреты в солдатской шинели с подписью: «от як бачите»; но портрета или картины, изображавшей наказываемого солдата, сколько я знаю, он никому не посылал. А что Шевченко никогда не был в Оренбургском крае телесно наказан, в этом я ссылаюсь на всех бывших его ближайших начальников, очень коротко его знавших [...] Действительно, Шевченко иногда думал о женитьбе; но, не надеясь по своей бедности и немолодости лет (47) найти себе образованную подругу жизни в среднем классе, он думал было найти добрую и неиспорченную девицу из простого звания. Такою ему показалась Лукерья, и он сказал об этом своим близким; ему советовали подумать и разузнать ближе о Лукерье. Впоследствии он убедился, что Лукерья не соответствует его ожиданиям, и отказался от этой мысли.

Шевченко действительно любил изредка, в приятельском кругу, выпить стакан, другой вина; но если его называть за это пьяницею, то этим именем должна быть заклеймена большая часть людей, не только из народа, но и из среднего и высшего круга [...]

При жизни Шевченко никто не высказывал его недостатков, а после смерти, когда он уже не может обличать своих клеветников, обвинения против него не перестают появляться, особенно из Киева. Могила его близ Канева не дает там некоторым господам покоя.

Долго еще придется врагам Шевченко напрягать свои силы, чтоб окончательно убить в обществе известное его имя. Да едва ли они и добьются этого.

Михаил Лазаревский, Ответ на статью П. Мартоса о Шевченке, «С.-Петербургские ведомости», 1863, № 207.

* * *

Шевченко был плотный, среднего роста, человек крепкого, почти железного здоровья. Лицо его на первый взгляд казалось обыкновенным, но глаза его светились таким умным и выразительным светом, таким спокойным сознанием своего достоинства, что невольно обращали на себя внимание каждого. В его голосе, в разговоре выражалась удивительная мягкость, в походке и во всех движениях — сосредоточенность. Одевался он не изысканно, но просто и чисто; дома же любил он носить народный украинский костюм.

. По складу характера и ума Тарас Григорьевич был истый малоросс со всеми хорошими и дурными его качествами. К общему национальному характеру присоединялись личные особенности, сложившиеся под влиянием его многотрудной жизни.

При первом знакомстве, в нем не замечалось ничего привлекательного и симпатичного, — напротив, он был холоден, сух, хотя прост и нецеремонен. По общему ли свойству малороссиян (особенно про-/365/столюдинов), или вследствие неблагоприятных обстоятельств молодости, он был скрытен и подозрителен и, встречая незнакомое лицо, относился к нему с недоверчивостью, которая увеличивалась тем более, если эта личность употребляла усилия вызвать его на откровенность и искренность. Но зато, узнав раз человека и открыв в нем хоть одну хорошую черту, он привязывался к нему, а если встречал к себе расположение, то вполне и безраздельно отдавался ему на всю жизнь. Впрочем в последние годы осторожность его в выборе знакомых и трудность сближения перешла в другую крайность — излишнюю доверчивость, от которой ему не раз случалось терпеть.

Отличительными чертами его характера были: чрезвычайная доброта и мягкость, даже нежность, столько противоречившая его суровой наружности, — удивительная правдивость и прямота, доходившая до резкости, — бескорыстие и самоотвержение, не разбиравшее почти никаких практических условий жизни.

Природная доброта Шевченка, под влиянием знакомства с артистическим кружком и передовыми людьми, перешла в нем в гуманность и сочувствие к страданию, которое выказывалось при всяком удобном случае. Эта черта характера, кроме означенного влияния, воспиталась в Шевченке и обстоятельствами жизни. Нелюбимый мачехою в семье пасынок, шаловливый ученик у пьяного дьячка, непослушный козачок у помещика и впоследствии нижний чин в войске, которому грозило телесное наказание, — Шевченко всю жизнь переносил брань, тычки и притеснения. Испытанные им невзгоды крепостного состояния, окружавшие его детство, должны были развить в нем ту болезненную раздражительность, которая выступала в его защите слабых и угнетенных, и навеять те грустные и резкие звуки, которые срывались с его лиры. Он сочувственно относился не только к людскому страданию, но даже животных, особенно беспомощных, как, напр., щенят и котят, брал под свою защиту от нападений уличных мальчишек, и готов был нередко впутаться в историю, если б это было необходимо для избавления животных от варварских мучений, которые всегда его возмущали и раздражали.

Доброта его не знала пределов. С бедняком, с нищим он рад был поделиться последним, хотя и сам всегда нуждался. Участие к недостаткам и нуждам других иногда приводило его к самым наивным сценам. Часто в таких случаях он был жертвою наглого обмана. Многие знакомые из участия советовали Шевченку беречь деньги и быть разборчивее на вспомоществования. «Я и сам знаю, — отвечал обыкновенно в таких случаях Тарас: — та нехай лучче тричі одурять мене, а все-таки вчетверте подам тому, хто справді не бачив може й шматка хліба».

В. П. Маслов, Тарас Григорьевич Шевченко. Биографический очерк, стор. 49 — 51. /366/

* * *

Прострадавший всю жизнь Шевченко, пред концом дней своих, был облечен заслуженною славою. Его родина — Малороссия — видела в нем своего народного поэта; великороссияне и поляки признавали в нем великое поэтическое дарование. Он не был поэтом тесной исключительной народности: его поэзия приняла более высокий полет. Это был поэт общерусский, поэт народа не малорусского, а вообще русского народа, хотя и писал на одном из двух, искони существовавших, наречий этого народа, оставшемся внутри народной сферы, не испытавшем насильственных школьных изменений, и потому-то более способном для того, чтоб дать России истинно народного поэта...

Шевченко не подражал народным песням; Шевченко не имел целью ни описывать своего народа, ни подделываться к народному тону: ему незачем было подделываться, когда он по природе своей иначе не говорил. Шевченко как поэт — это был сам народ, продолжавший свое поэтическое творчество. Песня Шевченка была сама по себе народная песня, только новая, — такая песня, какую мог бы запеть теперь целый народ, — какая должна была вылиться из народной души, в положении народной современной истории. С этой стороны, Шевченко был избранник народа в прямом значении этого слова; народ как бы избрал его петь вместо себя. Народные песенные формы переходили в стихи Шевченка не вследствие изучения, не по рассуждению — где что употребить, где какое выражение годится поставить, — а по естественному развитию в его душе всей бесконечной нити народной поэзии; не потому, что Шевченко хотел их ввести и поставить, а потому, что они, по существу народной поэзии, сами устанавливались так, а не иначе. Шевченко сказал то, что каждый народный человек сказал бы, если б его народное существо могло возвыситься до способности — выразить то, что хранилось на дне его души.

[...] Будучи малорусским поэтом по форме и языку, Шевченко в то же время и поэт общерусский. Это именно от того, что он — возвеститель народных дум, представитель народной воли, истолкователь народного чувства [...]

Ни великоруссы без малоруссов, ни последние без первых не могут совершать своего развития. Одни другим необходимы; одна народность дополняет другую; и чем стройнее, уравнительнее, взаимодейственнее будет совершаться такое дополнение, тем нормальнее пойдет русская жизнь. Шевченко, как поэт народный, чувствовал это и уразумел, и оттого-то его понятия и чувства не были никогда, даже в самые тяжелые минуты жизни, осквернены ни узкою, грубою неприязнью к великорусской народности, ни донкихотскими мечтаниями о местной политической независимости: ни малейшей тени чего-нибудь подобного не проявилось в его поэтических произведениях. И это, /367/ между прочим, служит подтверждением высокого достоинства его таланта... Поэт истинно народный, он естественно должен был выражать то, что, будучи достоянием малорусского элемента, имело в то же время общерусское значение. Оттого поэзия Шевченка понятна и родственна великоруссам. Для того чтоб сочувствовать ему и уразуметь его достоинство, не нужно быть исключительно малоруссом, не нужно даже глубоко в подробностях изучить малорусскую этнографию, — что можно сказать, например, о «Марусе» Квитки, превосходнейшей, вернейшей картине народных нравов, но дурно понятой некоторыми великорусскими критиками именно по недостаточному знакомству их с частностями малорусской народности. Шевченкову поэзию поймет и оценит всякий, кто только близок вообще к народу, — кто способен понимать народные требования и способ народного выражения.

Н. Костомаров, Воспоминание о двух малярах, «Основа», 1861, квітень, стор. 50 — 54.

* * *

Много лет тому назад Тарас Григорьевич Шевченко начал издавать альбом рисунков под названием «Живописная Украина». Любя и глубоко уважая Тараса Григорьевича, я решился назвать свое издание тем же именем, в память Шевченка. Пусть мой труд служит как бы продолжением бывшего труда Тараса Григорьевича.

Лев Жемчужников, Объяснение к рисункам «Живописной Украины», «Основа», 1861, квітень, стор. 17.

* * *

По смерти Шевченко дневник его был передан мне Мих. Матв. Лазаревским и я был первый, прочитавший его для помещения в «Основу», насколько дозволялось цензурой. Оригинал был мною возвращен Мих. Матв. Лазаревскому.

Л. Жемчужников, Письмо к А. Я. Конисскому от 18 октября 1897 г., «Культура», 1925, № 3, стор. 39.

* * *

Тарас Григорьевич любил русский язык, сам, как оказывается, писал на нем и желал печатать написаное, но не решался на это по скромности, не надеясь на достаточное знание русского языка и на достаточность собственного образования, так как судьба для него с колыбели до гроба была злою, жестокою мачехою и всю жизнь постоянно то тем, то другим ставила его в невозможность расширить умственный свой горизонт, сообразно его блестящим способностям. /368/ В числе оставшихся после него русских сочинений есть несколько рассказов или повестей с тем самым содержанием, которое встречаем в нескольких его малорусских стихотворениях большого размера, вошедших в собрание сочинений Шевченка, изданное под названием «Кобзарь». Внимание читавших «Кобзарь», конечно, останавливалось на прекрасной поэме «Наймичка», где изображается мать, которая, подбросив богатым хозяевам своего ребенка, потом нанимается у этих хозяев работницею, сходится с ними и сживается до того, что уже как-будто сама принадлежит к их семье, с нежнейшею материнскою любовью заботится о своем сыне, живущем у хозяев в качестве их собственного родного сына, оставляя его в полном неведении относительно себя, и открывает ему тайну только пред своею смертию. Между русскими писаниями Шевченка мы встретили рассказ того же содержания, с некоторыми, однако, частностями, которых нет в малорусском произведении, и с превосходно изображенными чертами народного быта и жизни. Повесть эта так хорошо написана, что если бы напечатана была до появления в свет ее малорусской стихотворной редакции, то была бы приветствована публикою как выходящее из ряду явление. Точно так же видели мы в бумагах покойного поэта две повести: «Княгиня» и «Варнак», такого же содержания, как и стихотворения, напечатанные по-малорусски в «Кобзаре» под теми же названиями. Видно, Шевченко иногда на одну тему писал и по-малорусски стихами, и по-русски прозою. Затем, в бумагах его оказались: 1) «Близнецы» — рассказ из быта малорусских помещиков средней руки последней половины XVIII века, где между прочим замечательно живо и интересно, кроме других черт местной жизни, представлены приемы воспитания. 2) «Музыкант», где изображена судьба крепостного человека у знатного малороссийского барина: этот человек с необыкновенными способностями к музыке, но терпит от пут крепостной зависимости до того, что из Петербурга в Малороссию препровождается, по требованию нового господина, по этапу; однако, при помощи добродетельного немца Антона Карловича получает, за деньги, от помещика свободу и женится на благородной девице, живущей у его благодетеля. 3) «Художник», где представлен другой крепостной человек иной профессии, чем прежний — живописец, отданный мальчиком в маляры, спасенный благодетельным художником и выкупленный на волю при посредстве знаменитого Брюллова. Очевидно, поэт, приступая к написанию повести, имел в виду собственную судьбу, так как все вначале рассказываемое в повести находится в автобиографии Шевченка и относится к его собственной личности. Но этим только ограничивается сходство повести с автобиографиею. Далее в повести с художником происходят иные события: он случайно сходится с резвою девушкою, сначала шутит с нею, потом влюбляется и женится, /369/ тогда как она уже беременна от какого-то мичмана; наконец, умирает в доме умалишенных. Из этого видно, что Шевченко постоянно занимали воспоминания о своей собственной прошедшей судьбе, и он не раз, то так, то иначе, обращался к ним и принаровлял их к разным вымышленным героям своих повестей в разных видах. 4) «Несчастный» — повесть, написанная автором во время его пребывания в ссылке, после встречи с загадочным человеком. Вдовец, провинциальный помещик, приехавши в Петербург, женился на особе сомнительного свойства и скоро после того умер, убившись на охоте. Вдова — искусная лицемерка, сделавшись полною госпожою, всю задачу своей жизни поставляет в том, чтобы для пользы своего сына оттереть детей своего мужа от первого брака. Из них сынок ослеп в детстве, а девочку мачеха везет в Петербург, распуская слух, что намерена поместить ее в институте, а на самом деле помещает сироту у своей давней приятельницы-немки, которая держит швейное заведение, берет девочек для обучения ремеслу, а на самом деле для других, более непозволительных целей. Через несколько времени эта госпожа приезжает в Петербург снова со своим сыном, чтобы докончить его воспитание, полученное в деревне от крепостных наставников, и, вместе с тем, чтобы окончательно отделаться от падчерицы. Сын, избалованный матерью шалопай, делается вполне развратным негодяем, обкрадывает и оскорбляет мать и раздражает ее до того, что она, при посредстве правительства, засылает его, ради исправления, в Орскую крепость, где автор и увидал его и где этот потерянный юноша играет роль жалкого шута между солдатами, и стал известен там всем под именем несчастного. Но и злую мать постигает заслуженная кара. Немка, у которой мачеха поместила свою падчерицу под вымышленным именем своей крепостной Акульки, принимает от госпожи посул и поручение выдать мнимую Акульку за какого-нибудь посетителя веселого дома, который бы соблазнился некоторым приданым; но немка сочла за лучшее открыть падчерице и ее жениху всю подноготную и побудить их преследовать законом злодейку-мачеху. Дело кончается тем, что падчерица вступает во все права своего состояния, похищенные у ней обманом, а мачеху ссылают в монастырь на покаяние. Художественная выдержка характеров, трогательные, глубокопотрясающие душу читателя сцены, чрезвычайно занимательное изложение — все это дало бы этой повести почетное место между лучшими произведениями наших беллетристов, если б она была напечатана. 5) «Повесть о бедном Петрусе» переносит читателя в ту эпоху, когда казацкие старшины, преобразованные в русские чины и получившие вместе с ними потомственное дворянское достоинство, совершали крайние самоуправства, пользуясь крайнею продажностью и мелкодушием судей. К сожалению, автор наложил безудержу слишком много густых черезчур /370/ красок, что вредит силе впечатления, производимого на читателя, и строгой исторической верности. 6) «Капитанша». Содержание этого рассказа таково: еще во время пребывания русских войск во Франции (1814 — 1815 гг.) офицер увез оттуда в Россию девушку, держал по-мужски как денщика, а когда она сделалась беременною, уехал, оставя ее на попечении барабанщика. Француженка умерла, а новонарожденную ее дочь держал у себя одинокий барабанщик до 16-ти лет, когда в городе Муроме капитан-женолюбец насильно увез ее, но она от него убежала, очутилась, как бродяга, в тюрьме и была там отыскана барабанщиком с рожденною ею от капитана дочерью. Барабанщик женился на невинной жертве гнусного насилия, приютился близь Глухова, содержал там корчму, а выросшая дочь жены его вышла за местного помещика, приятеля автора. Замечательно, что как в этом рассказе, так и в других, и в некоторых малорусских произведениях, автор избирает для сюжета судьбу простолюдинки, соблазненной или изнасилованной развратником из высшего класса. Тема эта, как видно, почти так же занимала Шевченка, как и судьба человека, выбивающегося с большими затруднениями из-под крепостного гнета. Последнее для нас объясняется близостию к судьбе самого автора. Не было ли в жизни автора, или в близком к нему кругу, чего-нибудь такого, что в равной степени сделало близкою к его сердцу судьбу простонародных жертв барского сластолюбия, или же это только плод его постоянной скорби об унижении человека — не знаем...

В своих повестях и рассказах, писанных по-русски, Шевченко впадает в мелодраматичность, а нередко и в растянутость. Редакция русских сочинений Шевченка в том виде, как они оставлены, сильно страдает небрежностью. Попадаются то недомолвки, то излишние повторения, то явные анахронизмы, вообще такие ошибки, которые несомненно были бы самым автором исправлены, если б он приготовлял эти сочинения уже к изданию. Теперь — они более наброски, чем оконченные сочинения, и в настоящем виде похожи на драгоценные камни в уродливой оправе. Среди всех недостатков и недоделок, в них, однако, повсюду светятся признаки громадного дарования автора: верность характеров, глубина и благородство мыслей и чувств, живость описания и богатая образность — последнему качеству, как видно, способствовало и то, что автор был живописец по профессии.

Н. И. Костомаров, Письмо к изд.-редактору «Русской старины» М. И. Семевскому, «Русская старина», 1880, т. XXVII, стор. 607 — 610.

* * *

Жизнь такого человека, как Шевченко, имеет великое значение для будущих поколений. Явление Шевченка не случайность: с ним /371/ соединяется судьба целых миллионов народа; в нем как в фокусе соединились духовные силы всего крепостного люда; он вырос из родной почвы, облитой потом и кровью нашего кормильца — крестьянина... В лице поэта народ наконец сознал свое безотрадное положение и выслал его на арену просвещенного мира, в среду цивилизованного сословия — поведать свету задушевные свои думы, тяготившие его в течение долгих лет.

Сава Ч[алый], Новые материалы для биографии Т. Г. Шевченка, «Основа», 1862, травень, стор. 46.

* * *

На обратном пути [1861 г.], в Лондоне, мы посетили Герцена и провели у него вечер [...] Говорил больше всего сам Герцен ⁵³⁴. Речь его лилась необыкновенно свободно и красиво... Речь зашла о Шевченке. «Он тем велик, — сказал Герцен, — что он совершенно народный писатель, как наш Кольцов; но он имеет гораздо большее значение, чем Кольцов, так как Шевченко также политический деятель и явился борцом за свободу».

Е. Ф. Юнге, Воспоминания, стор. 354 — 355.

* * *

Будучи у меня *, он [А. И. Герцен] попросил однажды: «Дайте что-нибудь русское почитать». — Что же вам дать?; — спросил я. Вот Шевченко, перевод Гербеля. — «Дайте», — отвечал он и взял. Возвращая, он сказал: «Боже, что за прелесть, так и повеяло чистой нетронутой степью, это ширь, это — свобода!».

Воспоминания Н. Ге ⁵³⁵. В. Стасов, Николай Николаевич Ге, его жизнь, произведения и переписка, М., 1904, стор. 161.

* В 1867 г., когда Н. Ге жил во Флоренции, его посетил А. Герцен.

* * *

Украина проснулась в Шевченке, и — лучшее доказательство, как сила обстоятельств влечет к самобытности областей и нераздельности союза, — Шевченко, народный в Малороссии, с восторгом принят, как свой, в русской литературе и стал для нас родной: так много было общего в наших страданиях и так самобытность каждого становится необходимым условием общей свободы.

Н. П. Огарев ⁵³⁶, Избранные социально-политические и философские произведения, т. I, М., 1952, стор. 466.

* * *

Осенью и зимой 1874 — 75 гг. я по-прежнему довольно часто виделся с Василием Степановичем ⁵³⁷. Он, видимо, слабел, хирел, жаловался на всевозможные болезни, но по временам по-прежнему бывал оживлен и остроумен.

Иногда он, оживясь, рассказывал про свою прежнюю жизнь, про блестящую пору «Искры», про писателей, которых он знавал. С большою любовью и уважением вспоминал он про Т. Г. Шевченко, с которым сблизился в 1860 г., и про Добролюбова. Об этих двух личностях он говорил мне с чисто юношеским восторгом и со сверкающими глазами.

— Вот были люди! — восклицал он. — Ну где вы теперь таких найдете? Если бы Добролюбов прожил дольше, он был бы великим, громадным, колоссальным русским передовым деятелем.

Д. П. Сильчевский, Из воспоминаний о В. С. Курочкине, «Северный курьер», 1900, 15 августа.

Попередня     Головна     Наступна