[П. В. Жур. Труды и дни Кобзаря. — Люберцы: «Люберецкая газета», 1996. — С. 175-184.]

Попередня     Головна     Наступна

IX. В каземате

Згадайте, братія моя...

Бодай те лихо не верталось:

Як ви гарнесенько і я

Із-за решотки визирали...

Т. Шевченко

17 апреля 1847 года. Около трех часов пополудни в казематы 3-го отделения (въезд с улицы Пантелеймоновской (нынешней Пестеля, №9) доставлен арестованный Шевченко. Старший чиновник канцелярии отделения М. М. Попов выдал полицейскому квитанцию: «Дана сия квартальному надзирателю Киевской полиции Гришкову в том, что доставленный им, в сопровождении одного жандарма, из Киева художник Шевченко с его бумагами и вещами принят в исправности в III-м отделении собственной его и[мператорского] в[еличества] канцелярии.

Под[писал] старш[ий] чинов[ник]

Попов

Верно: надворный советник

(Подпись)»

(Документы, с. 114)

На втором допросе Костомарова жандармы пытались установить, для чего он хранил «у себя написанные на нескольких листочках стихотворения возмутительного содержания, даже «Сон», сочинение Шевченки, исполненное самых наглых и дерзких описаний особ высочайшего дома, равно две книги, печатную и рукописную сочинений того же Шевченки, исполненных подобных мыслей». Костомаров ответил, что эти сочинения «держал более для языка», но изложенных в них «гнусных мыслей» не разделял. Он якобы имел намерение использовать эти сочинения для работы над словарем «малороссийских наречий» (Документы, с. 116).

Между 17 апреля и 19 мая. В каземате 3-го отделения Шевченко написал стихотворение «Ой одна я, одна», «За байраком байрак», «Мені однаково, чи буду...», «Не кидай матері!-казали...», «Чого ти ходиш на могилу?», «Ой три шляхи широкії...» (II, с. 8 -14).

18 апреля. В каземат доставлен В. М. Белозерский («Дума про Огонь», с. 376).

18 апреля. Ордов сообщил Бибикову, что в Писареве «по ходу в настоящее время дела в Славянском обществе более не встречается надобности», и он может отправиться с Бибиковым в Киев., Писареву объявляется «благодарность за понесенные им труды при /177/ производстве исследования по означенному делу» (ГАРФ, ф. 3 отделение, 1 экспедиция, оп. 1847 г., № 81, ч. 1, л. 113).

18 апреля. Кирилло-мефодиевец П. Чуйкевич за месяц до своего ареста, еще не зная об арестах Костомарова и Шевченка, пишет Костомарову: «Возвратился ли Шевченко и будет ли на лето в Каменец? Поклон ему от меня». Называет Костомарова своим «нареченным братом», поздравляет его с предстоящей женитьбой (ГАРФ, ф. 3 отделение, 1 экспедиция, оп. 1847 г., №81, ч. 14, л. 62-64).

19 апреля. М. В. Юзефович пишет Н. Э. Писареву: «Шевченко в последнее время проживал у помещиков Черниговской губернии Лизогуба и кн. Кейкуатова. Здесь, в Киеве, он квартировал вместе с художником Сажиным, у которого взяты и отправлены все принадлежащие Шевченку бумаги». В числе этих бумаг были и рисунки художника (Документы, с. 116; «Шевченківський Київ», с. 118-120).

19 апреля. В «Журнале следствия» записано; «Из числа стихотворений Шевченка рассмотрены и переведены на русский язык:

5) Элегия («Нащо мені чорні брови» — П. Ж.)

6) Основьяненке («До Основ’яненка» — П. Ж.)

7) Иван Подкова

8) Тарасовская (!) ночь («Тарасова ніч» — П. Ж.)».

Далее следует их неуклюжий прозаический пересказ (ГАРФ, ф. 3 отделение, 1 экспедиция, оп. 1847 г., №81, ч. 19, л. 72).

21 апреля. В «Журнале следствия» отмечается: «Художник Шевченко окончил свои ответы, но его показания нисколько не объясняют дела. На все главные вопросы о Славянском обществе, членах оного и замыслах их он отвечал решительным незнанием...

Шевченко утверждает, что Костомаров, Кулиш, Белозерский уважали его потому только, что им нравились его стихотворения. Но из писем всех этих лиц видно, что уважение их превосходило меру достоинства стихов его. Без сомнения, не стихи Шевченки нравились молодым людям, замышлявшим народный переворот, но его наглости и буйные, возмутительные мысли, по которым они могли считать его важным для себя орудием при распространении идей своих» (Там же, л. 82). /178/

24 апреля. Отвечая на вопросы жандармов о Шевченке, В. М. Белозерский дает о нем явно смягчающие, выгораживающие показания: «Шевченко, сколько мог заметить в короткие наши встречи, всегда являлся как поэт сирота, испытавший в жизни много горя, и, кажется, еще более страданий в себе самом... От него почти никогда нельзя было услышать собственного стихотворения; иногда только он начинал произносить сам для себя какие-либо стихи, и обыкновенно оканчивал словами — не знаю!.. Можно думать, что он не имел никаких дерзких намерений и в естественном состоянии не сочувствовал тому, что написал под влиянием печального расположения духа. С летами он, без сомнения, весьма бы переменился...» (Документы, с. 121).

26 апреля. В 3-е отделение доставлен провокатор Алексей Петров. С этого времени и до конца следствия он живет за счет отделения в соседней гостинице на углу Литейного проспекта и Офицерской улицы и по вызову жандармов является к ним и дает дополнительные показания, используется для очных ставок с арестованными («Дума про Огонь», с. 378).

27 апреля. Провокатор Петров написал свои ответы на вопросы жандармов относительно Кирилло-Мефодиевского общества, нуждавшихся в «доказательствах». Порадовать такими доказательствами, при всех его стараниях, доносчик не смог («Дума про Огонь», с. 378).

29 апреля. В «Журнале следствия» зафиксировано: «Из числа стихотворений Шевченка рассмотрены и переведены остальные:

9) Гайдамаки

10) Гамалея».

Далее дается их прозаический пересказ (ГАРФ, ф. 3 отделение, 1 экспедиция, оп. 1847 г., № 81, ч. 19, л. 94).

Встревоженный судьбой Шевченка, О. М. Бодянский спрашивает, что с поэтом, в письме к профессору Петербургского университета И. И. Срезневскому. Очевидно, до Бодянского только теперь дошло известие об аресте поэта (Полотай А. Шевченко і Бодянський. «Радянське літературознавство», 1965, №8, с. 41).

Во втором часу пополудни в каземат 3 отделения доставлен из /179/ Киева И. Я. Посяда. Ему тут же был составлен и предложен вопросник к будущему допросу («Дума про Огонь», с. 378).

30 апреля. Допрос Посяды не дал ничего существенного для раскрытия деятельности Шевченка и других кирилло-мефодиевцев (Документы, с. 124).

В ответ на домогательства жандармов заставить Навроцкого дать откровенные показания о деятельности Кирилло-Мефодиевского общества арестованный заявил, что ничего о его действиях сказать не может. О Шевченке сказал, что жизнь поэта ему мало известна, «а если что и известно из его жизни, то это не послужит к обнаружению никаких его действий» (Документы, с. 122-123).

Апрел — май. После ареста Костомарова, Шевченка и других кирилло-мефодиевцев генерал-губернатор Бибиков приказал в один праздничный день собрать всех студентов в зале университета. Современник вспоминает: «Указав в своей речи на современное брожение умов, Бибиков закончил ее следующими словами, нашедшими место в заграничных изданиях: «Если я пять миллионов сумел поставить на свою ногу, то и вас я поставлю: или я лопну, или вы перелопаетесь!» (Бар-вский. Из школьных воспоминаний. «Киевская старина», 1884, март, с. 505).

Петрашевец Н. А. Момбелли в своих записках отметил: «В настоящее время в Петербурге все шепчутся и говорят по секрету с видом таинственности об открытом и схваченном правительством обществе будто бы славянофилов. Говорят чрезвычайно различно. Все рассказы согласны только в одном: несколько человек умных, истинно благородных, образованных и ученых, привезено в Петербург и брошено в тайные темницы, ни для кого не доступные. Все повторяют согласно, что Шевченко, Кулиш и Костомаров находятся в числе несчастных... Года два назад я встречал Шевченку У Гребенки... Шевченко, говорят, написал на малороссийском языке, в стихах, воззвание к малороссиянам и отдал его какому-то французу Лесажу для напечатания в Лейпциге в большом количестве экземпляров» (Документы, с. 124).

1 мая. Шеф жандармов Орлов ознакомил министра народного просвещения Уварова и товарища министра П. А. Ширинского-Шихматова со «всеподданнейшим докладом о Славянском общест-/180/ве» и показал им также «преступнейшие стихотворения Шевченка» (ГАРФ, ф. 3 отделение, 1 экспедиция, оп. 1847 г., №81, ч. 19, л. 99). 2 мая. Критик и литературовед А. В. Никитенко записал в дневнике: «На юге, в Киеве, открыто общество, имеющее целью конфедеративный союз всех славян в Европе на демократических началах, наподобие Северо-Американских штатов. К этому обществу принадлежат профессора Киевского университета Костомаров, Кулиш, Шевченко, Гулак и проч. Имеют ли эти южные славяне какую-нибудь связь с Московскими славянофилами — неизвестно, но правительство, кажется, намерено за них взяться» (Никитенко А. В. Дневник в 3-х тт., т. 1. М., 1955, с. 304).

2 мая. Врач 3-го отделения Шпис доложил о нервных приступах у Костомарова. Его осмотрел лейб-медик Арендт, констатировавший душевное расстройство у арестованного («Дума про Огонь», с. 379).

3 мая. Киевский губернатор Фундуклей послал в Петербург пребывавшему там генерал-губернатору Бибикову вещи Шевченка, изъятые во время его ареста:

«а) 6 портфелей и пакет с рисунками и заметками; б) 1 шкатулка с кистями, карандашами, старыми монетами, 3 пистолеты, из коих один двуствольный развинчитый» (ГМШ, А-59, №313, ч. 1, л. 254).

6 мая. Генерал-губернатор Бибиков послал киевскому губернскому почтмейстеру Перелешину письмо с указанием задерживать и доставлять генерал-губернатору все письма, полученные почтой, на имя Шевченка и других кирилло-мефодиевцев, а также письма на имя служащего в генерал-губернаторской канцелярии чиновника Н. А. Ригельмана, очевидно, заподозренного в связях с арестованными (Документы, с. 126).

6 мая. Попечитель Киевского учебного округа Траскин послал рапорт Бибикову с предложением вместо арестованного Шевченка назначить учителем рисования в университете художника П. И. Шлейфера (Документы, с. 125 -126).

7 мая. Несколько опомнившись от своего нервного расстройства, Костомаров дал дополнительные показания, подкрепив легенду о том, будто кирилло-мефодиевцы намеревались всего лишь объ-/181/единить славянские племена под скипетром российского императора. Подобно Белозерскому, стремясь выгородить поэта, Костомаров показал: «Художник Шевченко знаком со мной мало, был у меня раза три, четыре, не говорил ничего ни благонамеренного, ни злонамеренного, обращался со мной осторожно и даже никогда не выставлял преимуществ своей малороссийской народности, а рассказывал смешные анекдоты о своих земляках, описывая их обеды и т[ому] под[обное]. Направление стихов его, напечатанных еще в 1840 г., уже поэтому не имеет ничего общего с пребыванием его в Киеве позднейшим и коротким» (ГМШ, А-59, №313, ч. II, л. 212, 220-об, 223, 229-об).

10 мая. 3 отделение, как сказано в «Журнале следствия», подготовило «подробное описание провинностей всех лиц, прикосновенных к делу о Славянском обществе, и проекты очных ставок им в тех предметах, в которых они не сознаются вопреки показаниям других» (ГАРФ, Ф. 3 отделение, 1 экспедиция, оп. 1847 г.,№ 81, Ч. . 19, л. 109).

14 — 28 мая. 3 отделение составило справку о том, какие именно цензоры разрешили к изданию «Кобзарь» Шевченка и произведения Костомарова и Кулиша.

Против фамилии цензора «Кобзаря» П. Корсакова — пометка: «умер» (Документы, с. 128).

15 мая. Проведены очные ставки между арестантами, а также очная ставка арестованных с провокатором Петровым. Шевченку была дана очная ставка с Андрузским, ничего нового не выявившая («Дума про Огонь», с. 380-381).

18 мая. Через три дня после очных ставок Гулак через коменданта Петропавловской крепости прислал в 3 отделение очень краткие, сдержанные показания, в которых объяснил «свою прикосновенность к Славянскому обществу в таком же понимании, как показали Белозерский и Костомаров». Но он ни словом не обмолвился о практической деятельности общества, об участии в ней Шевченка (« Дума про Огонь», с. 382).

19 мая. Шевченко увидел сквозь решетки окна каземата во дворе 3 отделения мать Костомарова Татьяну Петровну, пришедшую к Дубельту узнать о судьбе сына, и написал по этому поводу /182/ проникновенное стихотворение «Н. Костомарову» («Веселе сонечко ховалось...») (II, с. 14).

Между 19 и 30 мая. Поэт написал стихотворения цикла «В казематі»: «Садок вишневий коло хати...», «Рано вранці новобранці...», «В неволі тяжко, хоча й волі...», «Косар», «Чи ми ще зійдемося знову?...», «Не спалося, а ніч, як море ...» (II, с. 15-19).

26 мая. 3 отделение составило за подписью его начальника Орлова и управляющего Л. В. Дубельта доклад царю об Украйно-Славянском обществе с предложениями о мере наказания каждому из арестованных. Самую тяжелую кару жандармы готовили автору «возмутительных сочинений» Шевченку, хотя и не смогли доказать его причастность к тайному политическому обществу. Они считали, что «по возмутительному духу и дерзости, выходящей из всяких пределов, он должен быть признаваем одним из важных преступников». В докладе предлагалось:

«Художника Шевченко за сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений, как одаренного крепким телосложением, определить рядовым в Оренбургский отдельный корпус, с правом выслуги, поручив начальству иметь строжайшее наблюдение, дабы от него, ни под каким видом, не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений...» (Документы, с. 130).

А. Ф. Орлов запиской к царю ходатайствует о предоставлении провокатору Алексею Петрову прав действительного студента «по той причине, что по его способностям он, вероятно, достиг бы этой степени, тогда как ныне в каком бы университете не предоставив ему оканчивать курс, легко быть может, что учебное начальство, из негодования к его доносу и по тому случаю, что многие известные лица принимают особенное участие в тех, на которых Петров донес, будет стеснять его во время учения и экзаменов и не удостоит его той степени, которой он достиг бы при обыкновенных обстоятельствах».

Предателю выдали 500 рублей серебра, а матери его, вдове жандарма, увеличили пенсию со 100 до 200 рублей (ГАРФ, ф. 3 отделение, 1 экспедиция, оп. 1847 г., №81, ч. 1, л. 183).

28 мая. На представленном Николаю I докладе 3 отделения о Кирилло-Мефодиевском обществе по поводу предлагаемой Шев-/183/ченку кары царь, еще более ужесточив ее, своеручно дописал: «под строжайший надзор и с запрещением писать и рисовать» (Документы, с. 130).

30 мая. Кирилло-мефодиевцам была объявлена конфирмация. Шевченко ссылался рядовым в Оренбургский отдельный корпус с установлением над ним строжайшего надзора и по личному распоряжению царя — с запрещением писать и рисовать. В этот же день поэт был отправлен из каземата в распоряжение военного министерства. «30 мая утром, — вспоминал Костомаров, — глядя из окна, я увидел, как выводили Шевченка, сильно обросшего бородой, и сажали в наемную карету вместе с вооруженными жандармами» (Воспоминания, с. 185).

Орлов, отправляя поэта в распоряжение военного министра Чернышева, написал ему о том, что царь «высочайше повелеть соизволил: определить Шевченку рядовым в Отдельный оренбургский корпус с правом выслуги, под срожайший надзор, с запрещением писать и рисовать, и чтобы от него, ни под каким видом, не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений» (Документы с. 132).

Дежурный генерал военного министерства П. Игнатьев послал коменданту Петербурга В. И. Зальцу «для содержания под арестом одного секретного арестанта» и записку с просьбой наряжать с 30 мая в инспекторский департамент военного министерства одного часового из ближайшей к департаменту гауптвахты.

Речь шла о «содержании под арестом» Шевченка (Там же, с. 131). П. Игнатьев доложил запиской управляющему военным министерством генерал-адъютанту В. Адлербергу о том, что военный министр полагал бы отправить арестованного Шевченка в Оренбургский отдельный корпус с фельдъегерем, посылаемым в Оренбург с экстренными бумагами (Там же).

Управляющий военным министерством В. Адлерберг в письме командующему Оренбургского отдельного корпуса В. Обручеву сообщил, что царь повелел определить Шевченка рядовым в указанный корпус под строжайший надзор и с запрещением писать и рисовать, и что поэт отправляется в Оренбург под присмотром фельдъегеря Виддера (Там же, с. 133). /184/

Адлерберг послал начальнику 3 отделения Орлову сообщение о том, что отдано распоряжение об отправлении Шевченка с фельдъегерем к коменданту Оренбургского отдельного корпуса для зачисления рядовым в один из Оренбургских линейных батальонов (Документы, с. 133).

Начальник 3 отделения Орлов посылает Киевскому, Подольскому и Волынскому генерал-губернатору Бибикову письмо о следующем распоряжении царя: «высочайше повелено, дабы ваше высокопревосходительство наблюдали во вверенных вам губерниях, не остались ли в обращении стихотворения Шевченки, рукопись «Закон Божий» и другие возмутительные сочинения, также не питаются ли уроженцами Малороссии, находящимися в тех же губерниях, мысли о прежней вольнице, гетманщине и правах на отдельное существование; чтобы вы обращали внимание на тех, которые особенно занимаются малороссийскими древностями, историею и литературою, и старались бы прекращать в этой области наук всякое злоупотребление, но самым незаметным и осторожным образом без явных преследований и сколь можно не раздражая уроженцев Малороссии...» (Там же, с. 134).

30 мая. Орлов посылает министру народного просвещения Уварову секретное письмо о царской конфирмации по делу кирилло-мефодиевцев и о запрещении и изъятии из продажи сочинений Шевченка, Костомарова, Кулиша и о строгом выговоре цензорам, дозволившим печатать эти произведения (Там же, с. 135).

31 мая. В полдень Шевченко в сопровождении фельдъегеря Виддера отправлен в Оренбург (Отправление Т. Г. Шевченко в ссылку (Новые архивные документы), «Украинская жизнь», 1912, №2, с. 96-97).

Попередня     Головна     Наступна