[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 214-223; 508-513.]

Попередня     Головна     Наступна

Ф. М. Лазаревский

Т. Г. ШЕВЧЕНКО В ОРЕНБУРГЕ

9 июня 1847 года сидел я в своей Пограничной комиссии и усердно занимался текущими делами. Вдруг, около двух часов пополудни, в комнату вбегает, запыхавшись, писец Галявинский и говорит: «Ночью жандармы Шевченка привезли, я слышал от офицера, которому его сдали, и он находится теперь в пересылочной казарме».

Не давая себе отчета, я побежал в казармы и с трудом отыскал там новопривезенного арестанта. Лежал он ничком на нарах, углубившись в чтение библии. До этого времени я никогда не видал Шевченко, а знал только его «Кобзарь» и «Гайдамаки». Забывая о присутствовавших соглядатаях, в юношеском увлечении я бросился к нему на шею. Неохотно поднявшись с нар, Тарас Григорьевич заговорил со мной недоверчиво, отвечая отрывисто на мои /215/ вопросы. Понятно, мог ли он сразу довериться человеку, явившемуся к нему ни с того ни с сего, в первые часы его прибытия на место ссылки? Между прочим, я спросил его, не могу ли я быть чем-нибудь ему полезен? Он сдержанно ответил: «Я не нуждаюсь в чужой помощи — сам себе буду помогать. Я получил уже приглашение от заведующего пересылочной тюрьмой учить его детей».

Просидев у него с полчаса, я прямо из казарм отправился к своему начальнику, генералу Ладыженскому, к которому до того являлся только по делам службы, и то, если не со страхом, то застенчиво и робко.

 — Ваше превосходительство! Шевченко привезли! — выпалил я генералу. — Я сейчас был у него, нельзя ли помочь ему?

Генерал удивленно посмотрел на меня и улыбнулся. Надобно заметить, что Ладыженский был начальник гуманный, не по тогдашнему времени. Очевидно, он понял порыв молодого увлечения и деликатно-снисходительно охладил меня, заметив официальным тоном, что Шевченко, вероятно, заслужил свою участь, что в таком деле следует быть осторожным и сочувствие свое припрятать и что он, наконец, удивляется смелости такого к нему обращения со стороны подчиненного. От генерала вышел я с поникшей головой и побрел в свою комиссию, но с неизменным желанием во что бы то ни стало помочь несчастному. Посоветовавшись с товарищем своим по службе и по черниговской гимназии Сергеем Левицким, мы сообща порешили действовать чрез чиновника особых поручений при генерал-губернаторе подполковника Матвеева. Сын простого уральского казака, из писарей, достигший довольно высокого положения в крае, но оставшийся таким же простым сердечным казаком, чуждый важности и напускного величия, Матвеев всегда готов был помочь ближнему в нужде. При Обручеве он был великая сила в Оренбургском крае, и мы с Левицким не ошиблись в своем выборе. Выслушав нас внимательно, Матвеев, по-видимому, был тронут. Правда, ничего не обещал, но мы вышли от него с облегченным сердцем, уверенные в том, что он будет работать в пользу обездоленного Кобзаря.

Через два дня Шевченко пришел к нам на квартиру. Я встретил его, как брата, как самого близкого человека. Со мной жил тогда Левицкий, и Тарас Григорьевич с обоими нами был сердечно прост, и мы сразу стали друзьями. Говорили много и оживленно. Между прочим, он сообщил нам, что был у Матвеева, по его приглашению, и что он очень расположил его к себе. Гость остался у нас ночевать. Сняв с кроватей тюфяки, мы разложили их на полу и все втроем улеглись на полу вповалку. Шевченко прочел нам наизусть свою поэму «Кавказ», «Сон» и др., пропел несколько любимых своих песен: неизменную «Зіроньку», «Тяжко, важко в світі жити»; но с особенным чувством была исполнена им песня:

Забілили сніги,

Заболіло тіло

Ще й головонька.

Ніхто не заплаче

По білому тілу

По бурлацькому... /216/

Мы все пели. Левицкий обладал замечательно приятным тенором и пел с большим чувством. Были минуты, когда слезы сами собой катились из глаз, а гость наш просто рыдал.

Летняя ночь таким образом пролетела незаметно. Мы не спали вовсе. Рано утром Тарас Григорьевич простился с нами, объявив, что получил уже назначение в Орскую крепость, куда он на днях должен отправиться.

Орская крепость — Яман-Кала (дрянь-город, как называют ее киргизы) лежит в степной стороне р. Яика, в двух верстах от р. Ори, на юго-восток от Оренбурга, в 250 верстах от него.

Расставшись с Шевченко, я постоянно о нем заботился, просил за него каждого, кто только ехал в Орск и кто хоть чем-нибудь мог быть ему полезен. Часто писал туда своему доброму знакомому, попечителю прилинейных киргизов, М. С. Александрийскому. Несмотря на свои 40 лет, это был лучший представитель молодого поколения сороковых годов. Доктор по профессии, М. С. Александрийский, бросив медицину, перешел на службу в Пограничную комиссию; всегда спокойный и сдержанный, он был любим и уважаем всеми обитателями Орского укрепления. Женатый на дочери богатого купца, Александрийский всегда жил открыто, и наш Кобзарь был принят у него в доме не как солдат, а как самый близкий знакомый, наравне с другими гостями. Там он, без сомнения, встречался и с батальонным, и с другими гарнизонными офицерами как гость хозяина, а не как рядовой, 191-й номер по списку.

Вообще говоря, в материальном отношении Шевченко в Орской крепости жилось недурно: над ним неусыпно бодрствовал добрый гений в лице Матвеева. Ему помогали деньгами петербургские земляки, нередко делясь с ним своим мизерным жалованьем. Приезжавший в Оренбург старший из моих братьев Василий преподнес Тарасу два ящика сигар и 50 руб. денег. Были присылаемы субсидии на мое имя и от других лиц, напр., от конотопца В. О. Езучевского, Семена Артемовского (певца), — и я отправлял их для передачи брату Михаилу в Троицк. Затем брат Михаил, перейдя на службу в Петербург, присылал деньги непосредственно самому Тарасу, и довольно крупные куши.

В некоторых провинциальных кружках долго и упорно продолжали циркулировать нелепые рассказы о том, будто бы Шевченко в Орской крепости испил горькую чашу солдатского житья. Будто бы он изобразил себя стоящим под палками, с руками, вскинутыми на голову, с надписью: «От як бачите!» А Н. М. Белозерский в «Киевской старине» уверяет, якобы он видел у Лизогуба портрет Шевченко, с подписью: «От так тобі!» Стоит Тарас в мундире, а унтер колотит его тесаком... «Вероятно, — замечает глубокомысленно автор этой нелепой выдумки, — рисунок и надпись были стерты при прохождении через цензуру крепостного начальства». Трудно объяснить происхождение этой небылицы.

Подобный же нелепый рассказ случилось слышать мне от какого-то господина, вовсе мне не знакомого, который повествовал, что когда он служил в Оренбургском батальоне вместе с Шевченко, то однажды он пришел к нему избитый тесаком, в слезах попросил бумажку и тут же нарисовал себя стоящим под палками и надписал: «От як бачите!»

Терпеливо выслушав рассказ, я спросил рассказчика: «А в ка-/217/ком году это было?» — «В 1851-м». — «А как фамилия командира того батальона, в котором вы изволили служить?» И он назвал какую-то вымышленную фамилию. Тогда я публично назвал его лгуном, и он не посмел даже оправдываться.

Могу уверить всех, кому дорога истина, что Тарас Григорьевич с благодарностью вспоминал всегда о своих начальниках в Орской крепости, что ни о каких палках и фухтелях не было там и помина; что никакого цензора для его писем и рисунков там не существовало, и если de jure ¹ и считалась какая-нибудь цензура, то у него было довольно благоприятелей, при содействии которых письма его могли всегда избегать ее. Александрийский, по тогдашнему моему служебному положению и по доверию, каким я пользовался у генерала Ладыженского, с великою готовностью исполнял все мои просьбы; но и помимо моего влияния, он очень любил Тараса. Кроме того, от всяческих взысканий и строгостей батальонного начальства нашего Кобзаря хранило доброе расположение бравого казака Матвеева, который при каждой встрече со мной обыкновенно обращался ко мне с вопросом: «А что ваш Шевченко? Пожалуйста, — прибавлял он, понизив голос, — если что не так, заходите ко мне и скажите».

¹ Юридически, официально.

Повторяю: совместимы ли при таком положении Шевченка палки и тесак унтера?

В начале 1848 года Тарас Григорьевич с ротой был отправлен в Уральское укрепление, а оттуда, в числе других нижних чинов 5 линейного батальона, командирован для прикрытия от нападения кочующих киргизов транспорта, следовавшего под начальством генерала Шрейбера в Раимское укрепление, на берега Сырдарьи. Затем, как известно, Шевченко безвестно пропадал в описной Аральской экспедиции А. И. Бутакова. Во все это время ни я, ни кто другой из близких ему лиц не получали от него ни строчки. Неизменный друг поэта, княжна Репнина, встревоженная долгим его молчанием, в начале сентября 1848 года обратилась ко мне со следующим письмом:

«Милостивый государь Федор Матвеевич.

Более года, как я совершенно без известий о Тарасе Григорьевиче Шевченке, который находится под вашим начальством (?). Именем всего вам дорогого прошу вас уведомить меня, где находится Шевченко и что с ним? Вы меня очень обяжете. Готовая к услугам В. Репнина».

На это письмо я предоставил ответить самому Тарасу, по возвращении его в Оренбург.

Экспедиция Бутакова окончилась осенью 1849 г. Для приведения в порядок собранных материалов ему понадобились в Оренбурге Вернер и Шевченко; последний — для окончательной отделки живописных видов, чего на море сделать было нельзя, а равно и для перенесения на карту видов гидрографических, вследствие чего Бутаков вошел с представлением к Обручеву об откомандировании Вернера и Шевченко в Оренбург. Узнавши же, что во втором батальоне есть искусный рисовальщик, ссыльный Бронислав Залеский, Бутаков просил командировать и его в помощь Шевченко. Таким образом наш Кобзарь, вместо Орской крепости, попал в /218/ Оренбург и поселился в квартире моей, близ костела, а потом в предместье Оренбурга в доме К. И. Герна, хотя, собственно говоря, наш Тарас, имея много знакомых, проводил где день, где ночь.

Во весь 1849 год я, по делам службы, подолгу оставался в киргизских степях. Вернувшись однажды из командировки глубокой осенью, я застал в своей квартире Шевченко и моряка Поспелова, с которым поэт более года провел в Аральской экспедиции. Тарас, Поспелов, Левицкий и я зажили, что называется, душа в душу: ни у одного из нас не было своего, все было общее; а с Тарасом у нас даже одежда была общая, так как в это время он почти никогда не носил солдатской шинели. Летом он ходил в парусиновой паре, а зимой в черном сюртуке и драповом пальто. Иногда заходил к нам и Бутаков, чаще же других гостил К. И. Герн. Матвеев также не чуждался нашего общества. Вечера наши проходили незаметно. Пили чай, ужинали, пели песни. Тарас с моряком Поспеловым иногда прохаживались по чарочкам. Изредка устраивались вечера с дамами, причем неизменной подругой Тарасовой была татарка Забаржада, замечательной красоты. А. И. Бутакову очень понравились наши вечера, но, стесняясь своего подчиненного Поспелова, он у нас не засиживался. Однажды Алексей Иванович просил Тараса устроить в его квартире подобный нашему вечер, только без Поспелова. Был назначен день, но, как назло, в этот именно день Бутаков был приглашен на вечер к Обручеву. Тем не менее мы собрались у него и ожидали его к ужину. К трем часам вернулся хозяин. Тарас собственноручно зажарил превосходный бифштекс, и мы пропировали до света.

В конце декабря того же 1849 года я должен был отправиться за 500 верст в Гурьев-городок и пробыл там до весны 1850 года. Вернувшись в марте, я застал в городе только одного Тараса. Левицкий переведен на службу в Петербург, Бутаков с Поспеловым выехали в степь. В мое отсутствие Шевченко сблизился с поляками, которых в николаевское царствование в Оренбурге была целая колония. Они очень ухаживали за Тарасом, что подчас сильно тяготило его, хотя по наружности он с ними был на дружеской ноге. Бывало, не вижу его два-три дня; спрашиваю: «Где ты пропадал так долго?» — «Та оці проклятущі ляхи заманили мене до себе, та й не випускали», — отвечал он с неудовольствием.

Ближе всех, по-видимому, он стоял к Залескому, Сераковскому, Станевичу, Турно, Зеленке и Аркадию Венгжиновскому. Последний из них служил в Пограничной комиссии; человек необыкновенно юркий и пронырливый, он первым узнавал о прибытии новых ссыльных поляков и тотчас вводил их в свой кружок. Михаил Зеленка, доминиканский монах, бывший в 30-х годах префектом гимназии в Литве, сослан в Оренбург в 1834 году и сделался там капелланом Оренбургского корпуса. Поляки не переставали величать его префектом (ojciec prefekt). Эти-то два воротилы, Венгжиновский и Зеленка, составляли центр польского населения в крае. Лучшими из ссыльных поляков были сосланные в 30-х годах. Было несколько и таких, которые были назначаемы на службу в Оренбургский край от правительства, с обязательством отслужить известное число лет. Ссыльные поляки составляли образованную часть губернского общества, конечно, не чисто аристократического, а того /219/ среднего кружка, в котором вращалось чиновничество невысокого ранга.

Одна из сестер полковника Герна была замужем за паном Киршей, служившим в провиантской комиссии. В доме Киршей всегдашними гостями были: Сераковский, Залеский, Турно и др. Там же довольно часто бывал и Шевченко, окуриваемый фимиамом лести и ухаживаний.

Раз приходит ко мне Тарас и предлагает свой портрет.

 — Візьми ти у мене, Христа ради, оцей портрет, хотілось би, щоб він зостався у добрих руках, а то поганці ляхи виманять його у мене. Усе пристають, щоб я їм оддав.

 — Де ж ти, — спрашиваю, — малював його?

 — Та у їх же й малював.

Портрет, по желанию поляков, долженствовал изобразить Шевченко сидящим в каземате Орской крепости за решеткой; но такой обстановки на рисунке не оказалось. На предложение же Тараса взять портрет в свою собственность, я сказал:

 — Портрет твой, мій голубе, для меня большая драгоценность, а за то, что возьму его, я обязан отдарить тебя чем-нибудь ценным, чего у меня теперь не имеется.

Тарас насмешливо посмотрел на меня и промолвил:

 — Бачиш, чоботи у мене ізносились: возьми і дай мені чоботи.

Устыдившись своей щепетильности, я взял портрет.

В последний свой приезд из степи я застал Шевченко там же на Слободке во флигеле дома К. И. Герна; но, по возвращении моем, он начал по-прежнему проживать чаще в моей квартире, оставляя свой скарб у Герна.

Вообще говоря, в короткий период своего житья-бытья в Оренбурге Тарас Григорьевич был обставлен превосходно. Образ жизни его ничем не отличался от жизни всякого свободного человека. Он только числился солдатом, не неся никаких обязанностей службы. Его, что называется, носили на руках. У него была масса знакомых, дороживших его обществом, не только в средних классах, но и в высших сферах оренбургского населения: он бывал в доме генерал-губернатора, рисовал портрет его жены и других высокопоставленных лиц. В это время, вследствие частых командировок в степь, я страшно страдал ревматизмом. Пришел однажды ко мне Тарас и стал тянуть меня к доктору Майделю на вечер.

 — Ходім, він тобі скаже, що треба робить.

 — Христос с тобой, — говорю ему, — как я пойду без приглашения к такому важному тузу?

 — Але ходім, я вже знаю, що роблю.

Я и пошел. Надобно знать, что тайный советник барон Майдель был породистый аристократ и вращался в самых высших сферах губернской знати; но я воочию убедился, что мой Тарас и там был свой человек. И никакой угловатости, никакого диссонанса с окружавшими его гостями я не заметил. Держал он себя с достоинством и даже с некоторой важностью. Мне за него, как за любимое существо, было очень приятно. Он никому не навязывался, не вмешивался ни в какой разговор; все обращались к нему, и он всякому отвечал сдержанно, с едва заметным оттенком иронии и с чувством собственного достоинства.

Меня приводят в негодование рассказы о безобразиях Шевчен-/220/ко в нетрезвом виде. Я был знаком с ним в лучшие годы его жизни, когда он отличался здоровьем и силой, но я ни разу не видал его в пьяном виде до безобразия. Выпивал он, правда, иногда довольно, но каждая лишняя чарка делала его только более развязным и воодушевленным, сообщала более задушевности и невообразимой симпатичности. Душа его всегда знала меру. Четверостишие, написанное им где-то углем на стене питейного заведения, вполне характеризует подобное состояние:

Вип’єш першу — стрепенешся,

Вип’єш другу — схаменешся,

Вип’єш третю — в очах сяє,

Думка думку поганяє.

В 1849 году прибыл в Оренбург на службу только что выпущенный из какого-то кадетского корпуса смазливенький прапорщик Исаев. Не прошло и полгода, как по городу стали ходить слухи о том, что сей юный Адонис приглянулся супруге N. N. Слухи эти приводили Тараса в исступление.

 — Докажу ж я этой к..! Не дам я ей безнаказанно позорить честное имя почтенного человека, — кипятился он, заходя ко мне.

 — Не твое. — говорю, — дело мешаться в семейные дрязги. Помни, Тарасе, что ты солдат, а Исаев, хотя и плюгавенький, да офицер, и если через тебя что-нибудь откроется, то ты думаешь, N. N. подякуе тобі? Есть вещи, про которые лучше не знать.

Но Тарас мой не унимался. Он начал следить за женой N. N. и каждый вечер приносил мне все новые известия о своих наблюдениях и открытиях. В пятницу на страстной неделе он прибежал ко мне с торжествующей физиономией.

 — Накрив! Доказав! N. N. со двора, а он в форточку, а я следом за N. N., вернув його додому да прямо в спальню...

 — Дурень же ты, дурень, Тарасе! Наробив ти собі лиха. Знай же, що се тобі не минеться даром: маленькая душонка Исаева оддасть тобі!..

К несчастию, слова мои оказались пророческими. Но все-таки я не предполагал найти в молодом человеке столько мерзости, сколько ее в нем оказалось. Я не допускал более того, чем офицер может выместить свои обиды на низшем чине — рядовом Шевченко. Но я сильно ошибся.

На следующий день, в страстную субботу, Тарас был дома, а я получил официальное приглашение пожаловать к генерал-губернатору в таком-то часу разговеться. Спрашиваю Тараса, как тут быть?

 — Ти собі як знаеш, а я поїду в гості.

В сумерки ко мне приехал Герн, страшно озабоченный, взволнованный.

 — Где Тарас ? — спрашивает меня торопливо.

 — Поехал, — говорю, — в гости.

 — Ради бога, поскорей зовите его в квартиру. Жгите там все, что сколько-нибудь может повредить ему: на него Обручеву подан донос. Уже сделано распоряжение произвесть в его квартире обыск.

Я бросился к знакомым, забрал Тараса и помчался с ним на Слободку. Он был совершенно покоен и даже подшучивал над со-/221/бой. Приехали. Вывалил он мне целый ворох бумаг и несколько портретов: начатый портрет жены Герна и его самого.

 — Ну що ж тут палить? — обратился он ко мне. Я, хотя и знал содержание чуть ли не всех писем к нему, но стал их пересматривать. Все они, по моему мнению, были самого невинного свойства.

 — І я тебе питаю, — отвечал я вопросом на его вопрос, — «що палить?»

 — Пали усі письма княжни Рєпніної.

И все драгоценные для Тараса послания Варвары Николаевны, конечно, самые невинные, брошены в камин. Туда же полетели и еще некоторые бумаги, по выбору самого Тараса.

Пытливо прочел я письма брата Василия, свои письма, письма Левицкого, Александрийского и др., но ровно ничего, по-моему, в них не было недозволенного, а тем более преступного, но Тарас командовал: «Пали!»

 — Но послухай же, мш голубе: як ми все спалим, то догадаються, що нас предупредили об обыске, да и станут искать виноватого. А не будет ли в таком разе в ответе Карл Иванович?

 — І то правда, — согласился Тарас. — Буде! Поїдем до тебе, та ще там що-небудь спалим.

Когда мы въезжали в город, то в Сакмарских воротах повстречали плац-адъютанта Мартынова, полициймейстера и еще какого-то военного. Мы догадались, что они едут в Слободку. Не смыкаючи очей провели мы эту ночь, но обыска у меня не было. Рано утром, прямо от Обручева приехал к нам после разговин Александрийский и рассказал все, что там происходило.

 — На меня, — говорил он, — внезапно накинулся Обручев: «А-а, так мы отвечаем пушками на вопли порабощенного народа о свободе! (Цитата из письма Александрийского к Шевченку о бунте киргизов в 1848 г.). На обвахту! На белое, черное, синее море (поговорка Обручева). А Лазаревский здесь? А-а, в переписке с преступником: «Милий, любий мш», а? На обвахту!» (Здесь Обручев смешал меня с братом Василием).

В то же время всех присутствовавших поразило необыкновенное внимание Обручева к прапорщику Исаеву. Несколько раз подходил он к нему, брал под руку, подводил к столу, любезно припрашивал «разговляйтесь, любезнейший, разговляйтесь». Тогда всем стало ясно, кто был этот любезнейший предатель.

Значит, еще до рассвета часть взятых при обыске бумаг уже успели разобрать и доложить генерал-губернатору заодно с радостным благовестием о воскресении распятого за нас спасителя!..

В тот же день ко мне заезжали и другие знакомые и передавали, что Обручев высказывался перед своими приближенными об Исаеве в таких выражениях:

«Мерзавец! Подлец! Но... что будешь делать? Я уверен, что этот негодяй и на меня послал донос. А в Петербурге я никого не имею за плечами; я, как Шевченко, человек маленький...»

Обручев не ошибся: на него полетел другой донос шефу жандармов. В тот же день Шевченка потребовали в ордонансгаус и посадили на обвахту впредь до особого распоряжения; а 12 мая отправили в Орскую крепость этапным порядком, с строжайшим предписанием командиру 5 батальона следить за ним. Вскоре после высылки Шевченка уволен был и сам Обручев... /222/

К счастию для бедного Тараса, в Петербурге не признали нужным входить вглубь вещей и свели все обвинение к тому, что он нарушил высочайшее запрещение писать и рисовать и ходил иногда в партикулярном платье. Просидев в Орском каземате более месяца, по приговору военного суда Шевченко был отправлен в Новопетровское укрепление и зачислен там рядовым в 1-й Уральский батальон в 4-ю роту.

Лес рубят — щепки летят, говорит пословица. На сей раз щепки полетели очень далеко. По поводу злосчастного письма Сергея Левицкого в квартире Головка и самого Левицкого произведен был обыск, окончившийся для Головка весьма трагически. Вслед за сим арестован был и Левицкий. Повез его жандарм через Синий мост в крепость. Беднягой Сергеем овладел такой страх, такое непреодолимое желание извести себя, что, переезжая мост, он выпрыгнул из пролетки и бросился в воду. Но его вытащили. 12 дней просидел он в крепости, и хотя арест не повлек за собой никаких последствий для его службы, но сильно повлиял на его здоровье: этот 28-летний юноша, крепкого сложения, вдруг захирел, осунулся, и хотя начальство отнеслось к нему участливо, переведши его, для поправления здоровья, на службу в Скуляны, но через два года он отдал богу душу.

Оканчивая эту печальную историю, не могу не помянуть добрым словом генерал-губернатора Обручева. Мы знаем, что Обручев за данное им, по просьбе А. И. Бутакова, разрешение Шевченко участвовать своею животворною кистию в описной Аральской экспедиции получил из Петербурга строгое замечание и, несмотря на то, не только не принял против него никаких стеснительных мер, но напротив, по возвращении поэта из экспедиции, дозволил ему остаться в Оренбурге, вдали от 5 батальона и тяготы солдатской службы, принимал его у себя в доме не как рядового, а как талантливого художника, заказав ему написать портрет своей супруги. Не то было после доноса Исаева...

Обручев много потрудился на пользу Оренбургского края. Главной его заботой было водворение между кочующими киргизами оседлости. Между кочевниками он ввел обязательную запашку. Проезжая степью, он, говорят, сам, в присутствии киргизов, подмазывал телегу и заставлял их проделывать то же самое. Он был большой эконом и ревностно оберегал казенные интересы, сдерживая хищничество интендантов и инженеров.

Расставшись с Тарасом в памятный мне первый день пасхи 1850 года, я не видал его до 1857 года, когда я встретился с ним у брата Михаила Матвеевича в Петербурге, где я в этом году получил место чиновника особых поручений при председателе департамента уделов М. Н. Муравьеве. Встретились мы, как братья, без возгласов и восклицаний, но с глубоким чувством благодарности к всевышнему и с уверенностью в том, что мы остались так же близки друг другу. 20 марта 1857 года я уезжал в командировку в губернии: Вятскую, Черниговскую, Орловскую, Московскую, а в 1859 году назначен управляющим Орловскою удельною конторой. Шевченко, прощаясь со мной, сказал: «Любите крестьян». Двадцать три года я занимал должность управляющего удельною конторой, и в ушах моих при всяком деле с крестьянами постоянно звучали эти знаменательные два слова: при наделе их землею я составил около /223/ 200 уставных грамот... и, надеюсь, с успехом выполнил заповедь народолюбца Тараса!..

Хотя по делам службы, живя в Орле, я часто бывал в Петербурге и в каждый свой приезд виделся с Шевченком, но о столичной его жизни предоставляю рассказать другим. Помню только, что мои знакомые, зная добрые отношения ко мне Тараса, просили меня доставить им случай познакомиться с ним. Так, по просьбе Н. Н. Тютчева (члена совета департамента уделов) я однажды вечером пришел к нему с М. С. Щепкиным и с Тарасом, который прочел несколько своих стихотворений, и когда начал читать «Сон»:

На панщині пшеницю жала...

все прослезились, а Михаил Семенович просто рыдал.

В августе 1859 года я несколько дней провел с Тарасом у матери в селе Гирявке. в Конотопском уезде. Съехались мы совершенно случайно. Возвращаясь из своей поездки на родину, по дороге из Киева в Петербург, он заехал в Гирявку и, к нашему общему удовольствию, застал там и меня; объезжая свой район по удельному ведомству, я заехал погостить у матери.

Живя в Гирявке, Тарас, по обыкновению, вставал очень рано и отправлялся в сад, садился там под вербою и оставался в созерцательном состоянии до чаю. Настроение его, вследствие испытанных им на родине неприятностей, было какое-то удрученное... Впрочем, это состояние не помешало Тарасу Григорьевичу нарисовать тогда портрет нашей матери для подарка брату Михаилу.

Из Гирявки мы выехали вместе. Я довез его до Севска и повернул в сторону — осматривать свое удельное хозяйство, а он поехал дальше один на почтовых.

Ф. М. Лазаревский

Т. Г. ШЕВЧЕНКО В ОРЕНБУРГЕ

(С. 214 — 223)

Впервые опубликовано М. К. Чалым в ж. «Киевская старина» (1899. — № 2. — С. 152 — 167) под заглавием «Из воспоминаний Ф. М. Лазаревского о Шевченко». Печатается по первой публикации.

Лазаревский Федор Матвеевич (1820 — 1890) — один из шести братьев Лазаревских, с которыми дружил Шевченко. Познакомился с поэтом в 1847 году в Оренбурге (где с 1845 по 1854 год был чиновником Пограничной комиссии), много помогал ему во время ссылки, впоследствии встречался с ним в Петербурге и на Украине. Свои воспоминания записал, познакомившись с книгой М. Чалого «Жизнь и произведения Тараса Шевченко. Свод материалов для его биографии», и дополнил свои мемуары после появления в журнале «Исторический вестник» (1886. — № 1) статьи Е. М. Гаршина «Шевченко в ссылке». Об этом сохранилось его собственное свидетельство в опубликованном Н. В. Шугуровым отрывке: «Еще из воспоминаний Ф. М. Лазаревского о Шевченко» (Киевская старина, — 1899. — № 4. См. также: Іофанов Д. Матеріали про життя і творчість Тараса Шевченка. — К., 1857. — С. 23 — 24, где эта часть воспоминаний опубликована по автографу, хранящемуся в Отделе рукописей ЦНБ АН УССР — ф. 1, № 66965).

...писец Галявинский... — коллежский регистратор Галявинский Василий Андреевич; с 1845 года, после окончания Оренбургской гимназии, работал деловодом Пограничной комиссии.

...Ночью жандармы Шевченка привезли... — Дата прибытия Шевченко в ссылку точно не установлена. По его свидетельству (Т. 5. — С. 89), он прибыл в Оренбург в сопровождении жандармского фельдъегеря Виддера, ночью «на осьмые сутки» после выезда из Петербурга (31 мая или 1 июня 1847 года) — то есть 8 или 9 июня.

8 воспоминаниях Ф. Лазаревского имеется в виду ночь с 8 на 9 июня. В официальном рапорте генерал-лейтенанта А. Толмачова, который исполнял тогда обязанности командира Отдельного оренбургского корпуса, прибытие Шевченко датируется

9 июня «в одиннадцать часов пополудни» (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії. — К., 1982. — С. 140).

...генералу Ладыженскому... — генерал-майор Ладыженский Михаил Васильевич, председатель Оренбургской пограничной комиссии, переведен в Оренбург из Тобольска вместе со своими подчиненными Федором и Михаилом Лазаревскими, а также А. Венгжиновским — будущими друзьями Шевченко в ссылке. Был лично знаком с поэтом, относился к нему сдержанно, но с сочувствием.

Левицкий Сергей Петрович (1822 — 1855) — коллежский секретарь, помощник столоначальника (с 1848 года — столоначальник) Оренбургской пограничной комиссии. Земляк Ф. Лазаревского. Дружил с Шевченко в Оренбурге; выехав в 1850 году в отпуск, исполнял его поручения в Москве и Петербурге, просил друзей Шевченко хлопотать об облегчении судьбы сосланного поэта. Найденное у Шевченко при обыске письмо от Левицкого привело к аресту последнего и следствию над ним.

...подполковника Матвеева. — Матвеев Ефим Матвеевич, подполковник (с 1856 года — полковник) Уральского казачьего войска, офицер для особых поручений при командире Отдельного оренбургского корпуса. Деятельный организатор освоения и развития края, гуманно относился к подчиненным и к местному населению. Одним из первых познакомился с Шевченко в Оренбурге, содействовал облегчению его положения. В 1848 — 1849 годах был начальником Раимекого укрепления в период службы там Шевченко (см. ниже воспоминания Э. В. Нудатова).

При Обручеве... — генерал от инфантерии Обручев Владимир Афанасьевич (1793 — 1866), оренбургский генерал-губернатор и командир Отдельного оренбург-/509/ского корпуса с 1842 по март 1851 года. Отличался деспотическим и раздражительным характером. Когда Шевченко прибыл к месту ссылки, Обручева не было в Оренбурге, так как он инспектировал степные военные укрепления.

...пришел к нам на квартиру. — Ф. Лазаревский вместе с С. Левицким нанимали тогда квартиру в доме местного чиновника М. И. Кутина (ныне пер. Шевченко, 9). Живя в Оренбурге зимой 1849 — 1850 года после возвращения из Аральской экспедиции, Шевченко также часто бывал здесь.

...получил уже назначение в Орскую крепость... — По поводу того, когда именно Шевченко был отправлен из Оренбурга в Орскую крепость, шевченковеды спорят до сих пор (см.: Большаков Л. Літа невольничі — К., 1971. — С. 154 — 157). Между тем, как видно из опубликованной А. Матовым записи № 2009 в журнале дислоцированного в Орске 5 линейного батальйона о рапорте поручика Г. Почешева, это произошло 18 июня 1847 года (Камско-Волжский край. — 1897. — 11 — 22 янв.).

...попечителю прилинейных киргизов, М. С. Александрийскому. — Александрийский Михаил Семенович (род. в 1810 г.) ведал орской дистанцией Пограничной комиссии. Врач по образованию, человек прогрессивных взглядов, Александрийский пытался облегчить положение Шевченко в Орской крепости: принимал его у себя дома, получал на свой адрес посылаемые ему друзьями письма и книги. Переписывался с Шевченко, когда тот находился в Аральской экспедиции, встречался с ним в Оренбурге в 1849 — 1850 годах.

...в материальном отношении Шевченко в Орской крепости жилось недурно... — Мемуарист несколько приукрашивает тогдашнее положение Шевченко. Несмотря на поддержку и помощь друзей, поэт тяжело страдал духовно и физически, о чем не раз писал в своих письмах из Орской крепости (Т. 6. — С. 44 — 45).

...от конотопца В. О. Езучевского... Петербургского чиновника Езучевского Василия Осиповича, родом из Конотопского уезда на Черниговщине, служившего в главном управлении путей сообщения, Шевченко знал со времен своей учебы в Академии художеств. Находясь в Орской крепости, поэт в конце 1847 года просил М. Лазаревского поблагодарить в Петербурге «добрых и искренних людей» — В. Езучевского и его родственника Я. Галузевского (Т. 6. — С. 46).

...я отправлял их для передачи брату Михаилу в Троицк. — М. Лазаревский, также служивший тогда в Пограничной комиссии, был одним из промежуточных адресатов, через которых Шевченко поддерживал связь с друзьями. Постоянно проживая в г. Троицке, М. Лазаревский выезжал по служебным делам в различные пункты Оренбургского края, в частности встречался с Шевченко в Орской крепости. Связей со ссыльным поэтом он не порывал и после своего переезда в Петербург.

...П. М. Белозерский... уверяет... — Речь идет о статье украинского фольклориста и этнографа Н. Белозерского «Тарас Григорьевич Шевченко по воспоминаниям разных лиц» (Киевская старина. — 1882. — № 10. — С. 66 — 77).

В начале 1848 года... был отправлен в Уральское укрепление... — Первые упоминания о возможном переводе Шевченко «весной в степь на Раим (около Аральского моря крепость)» появились в письмах Шевченко в феврале 1848 года (Т. 6. — С. 48, 50 и др.). Приказ о зачислении Шевченко в состав роты, откомандированной из 5 (Орского) в 4-й (Раимский) линейный батальон, подписан 8 мая 1848 года (Тарас Шевченко. Документи та матеріали біографії, с. 164). Из Орской крепости рота выступила 11 мая, в Уральское укрепление прибыла 30 мая, в Раим — 19 июня 1848 года.

...не получали от него ни строчки. — Перерыв в переписке Шевченко был вызван его участием в Раимском походе и Аральской экспедиции и продолжался с мая 1848 по октябрь 1849 года (Т. 6. — С. 55 — 57).

На это письмо я предоставил ответить самому Тарасу... — Вернувшись в Оренбург, Шевченко в письме от 14 ноября 1849 года поблагодарил В. Репнину за заботы о нем (Т. 6. — С. 57 — 58). /510/

Экспедиция Бутакова окончилась осенью 1849 г. — Вместе с Бутаковым и другими участниками Аральской экспедиции Шевченко выехал из Раима 10 октября и прибыл в Оренбург 31 октября 1849 года.

Залеский Бронислав (1820 — 1880) — польский историк и художник, один из ближайших друзей Шевченко в ссылке. За участие в польских революционных кружках в 1848 году сослан в солдаты Оренбургского корпуса. Познакомился с Шевченко в 1849 году в Оренбурге, когда был прикомандирован для помощи ему в оформлении материалов Аральской экспедиции. В 1851 году вместе с Шевченко принимал участие в экспедиции, изучавшей месторождения угля в горах Каратау на полуострове Мангышлак. Поддерживал с Шевченко оживленную переписку, после ссылки встречался с ним в Петербурге.

...поселился в квартире моей, близ костела, а потом в предместье Оренбурга... — Речь идет о той самой квартире в доме Кутиных (ныне пер. Шевченко, 9), где Шевченко провел первую ночь в ссылке у Ф. Лазаревского. Стоявший напротив римско-католический костел (остатки которого сохранились доныне) служил местом встречи польских политических ссыльных, с которыми Шевченко особенно сблизился в то время. Дом К. И. Герна, во флигеле которого жил Шевченко, находился в Старой, или Голубиной, слободке (ныне ул. Казаковская, 43).

...моряка Поспелова... — прапорщик (впоследствии подпоручик) корпуса флотских штурманов Поспелов Ксенофонт Егорович (1820 — около 1860), один из друзей Шевченко в ссылке. Познакомился с ним в Орской крепости весной 1848 года, вместе выступил в Раим, во время Аральской экспедиции жил в одной каюте с поэтом на шхуне «Константин». После ареста Шевченко в 1850 году Поспелов привлекался к следствию по делу о «недозволенных послаблениях» политическому ссыльному.

...татарка Забаржада — возможный адресат стихотворения Шевченко «І станом гнучим, і красою» (Т. 2. — С. 259 — 260).

Они очень ухаживали за Тарасом, что подчас сильно тяготило его... — В целом правильно оценивая круг знакомств Шевченко среди польских политических ссыльных в Оренбурге, мемуарист, однако, проявляет явную предвзятость и непонимание сути их отношений. В действительности с большинством поляков Шевченко связывало общее участие в революционно-освободительной борьбе и глубокая личная симпатия.

Станевич Ян (1832 — 1904) — участник польского освободительного движения, сослан в солдаты Оренбургского корпуса в 1850 году. Тогда же встречался в Оренбурге с Шевченко, вскоре высланным в Новопетровское укрепление. Впоследствии они переписывались, после ссылки встречались в Петербурге, где Станевич вместе с Сераковским обучался в Академии генерального штаба и принимал участие в подпольной революционной работе по подготовке польского восстания 1863 года.

Турно Людвиг (род. около 1805 г.) — участник польского освободительного движения, сослан в солдаты Оренбургского корпуса за участие в революционных событиях в Кракове в 1848 году. Познакомился с Шевченко зимой 1849 — 1850 года в Оренбурге, вместе с Бр. Залеским добился прикомандирования его к Каратауской экспедиции 1851 года, во время которой все трое еще более сблизились, живя в одной палатке. Переписка Л. Турно того периода (хранится в Ягеллонской библиотеке в Кракове) является ценным документальным источником сведений о ссылке Шевченко.

Зелёнка Михаил (1797 — 1860) — участник польского освободительного движения, католический монах, бывший префект (инспектор) Гродненской гимназии. Высланный в Оренбург за участие в польском восстании 1830 — 1831 годов, вскоре стал ксендзом Отдельного оренбургского корпуса. Пользовался большим авторитетом и всеобщим уважением в среде ссыльных поляков.

Венгжиновский Аркадий (1818 — 1880-е годы) — коллежский секретарь, смот-/511/ритель школы для киргизских детей при Оренбургской пограничной комиссии, поляк по национальности, двоюродный брат С. Сераковского. Служил в Оренбургском крае с 1845 года, много сделал для просвещения местного населения. Помогал польским политическим ссыльным, вследствие чего над ним был установлен строгий тайный надзор. Познакомился с Шевченко в 1849 году в Оренбурге, вскоре переехал на Украину. Распространял среди знакомых рисунки Шевченко, которые ему пересылал Бр. Залеский, помог восстановить его связи с В. Репниной. Шевченко упоминал его в своих письмах, в 1850 году подарил свой автопортрет времен Аральской экспедиции (Т. VIII. — № 47).

Одна из сестер полковника Герна была замужем за паном Киршей... — Кирш Елизавета Ивановна (1825 — 1855) — сестра К. И. Герна, жена коллежского регистратора Кирша Альфонса-Карла Адамовича (1819 — после 1890 г.), чиновника Оренбургской провиантской комиссии. В гостеприимном доме Киршей, часто посещаемом польскими ссыльными, Шевченко бывал зимой 1849 — 1850 года.

...я взял портрет. — Очевидно, речь идет об автопортрете Шевченко, на котором сохранилась надпись, сделанная рукой Ф. Лазаревского: «29 ноября 1849 г., Оренбург» (Т. VIII. — № 46).

...бывал в доме генерал-губернатора, рисовал портрет его жены... — В дореволюционное время этот портрет хранился у дочерей Обручевых, ныне его судьба неизвестна (Т. VIII. — С. 73). Жена оренбургского генерал-губернатора Обручева Матильда Петровна, немка по национальности, католического вероисповедания. Она часто посещала местный костел и находилась в дружеских отношениях с ксендзом Зеленкой, вместе с которым устраивала любительские спектакли, благотворительные вечера и т. п. Возможно, именно Зеленка уговорил Шевченко нарисовать портрет Обручевой в надежде, что это поможет в хлопотах за художника перед генерал-губернатором.

...к доктору Майделю... — Майдель Петр (Фридрих) Евстафиевич (1819 — 1884) — врач Пограничной комиссии, заметная фигура в среде оренбургской интеллигенции. Самоотверженно исполнял свои лекарские обязанности, особенно отличился во время холерной эпидемии 1848 года. Представление мемуариста о Майделе как «важном тузе», «родовитом аристократе» документально не подтверждается. Майдель происходил из беспоместных дворян, окончил Дерптский университет на казенный кошт. Тайным советником и бароном он стал позже, а в 1849 году, когда Шевченко встречался с ним в Оренбурге, Майдель имел скромный чин коллежского асессора.

Исаев Николай Григорьевич (род. в 1829 г.) — прапорщик. Окончил Полтавский кадетский корпус, в июле 1848 года назначен в 3-й Оренбургский линейный батальон. Шевченко познакомился с ним зимой 1849 — 1850 года, в феврале 1850 года нарисовал его портрет (Т. VIII. — № 54), над которым работал на квартире у Гернов. Чтобы отомстить за то, что Шевченко разоблачил его ухаживания за женой К. Герна, Исаев сделал донос, который привел ко второму аресту поэта и ссылке его на семь лет в Новопетровское укрепление. Возможно, Исаев послужил одним из прототипов образа развращенного офицера Зосима Сокиры в повести Шевченко «Близнецы ».

...супруге N. N. — Речь идет о Герн Софии Николаевне, жене штабс-капитана К. И. Герна, в то время матери троих детей. Шевченко находился с Герном в дружеских отношениях и жил у него на квартире, где в 1850 году рисовал портреты своих хозяев (уничтожены перед обыском).

На следующий день, в страстную субботу... — То есть в субботу накануне пасхи, которая в 1850 году приходилась на 23 апреля. О доносе Исаева Ф. Лазаревскому стало известно 22 апреля 1850 года, в тот же день вместе с Шевченко они сожгли часть рисунков и писем, в ночь с 22 на 23 апреля в квартире Герна был сделан обыск, 23 апреля Шевченко взят под стражу, 27 апреля издан приказ командира Оренбург-/512/ского корпуса о переводе Шевченко из 4 в 5-й линейный батальон в Орскую крепость.

...на него Обручеву подан донос. — В рапорте об аресте Шевченко, направленном военному министру А. Чернышеву 23 мая 1850 года, Обручев указал: «Между тем ныне мне сделалось известным, что будто бы означенный рядовой Шевченко ходит иногда в партикулярной гражданской одежде, занимается рисованием и составлением стихов» (Тарас Шевченко. Документи та матергали до біографії, с. 189). Несомненно. Обручеву все это было известно и ранее, в свое время по просьбе друзей Шевченко он санкционировал некоторые облегчения его службы. Однако опасаясь, что донос Исаева может повредить ему в Петербурге, Обручев приказал арестовать Шевченко, содержать его в заключении в Орской крепости, а после следствия сослать в самое отдаленное Новопетровское укрепление.

Пали усі письма княжни Рєпніної. — В. Репнина была одной из немногих, кто продолжал переписываться с Шевченко в ссылке. За период между его первым и вторым арестами ныне известно девять писем Шевченко к Репниной (октябрь 1847 — март 1850 года) и всего три ее ответа (январь — март 1848), однако и те сохранились не в автографах.

...плац-адъютанта Мартынова, полициймейстера... — Поручик Мартынов Николай Андреевич, плац-адъютант комендантского управления Оренбурга; полковник Демостико Николай Иванович, оренбургский полицмейстер.

...мы отвечаем пушками на вопли порабощенного народа о свободе! — Так было истолковано упоминание об «аккомпанементе 24-х фунтового калибра» в письме М. Александрийского к Шевченко от 16 августа 1848 года из Орской крепости (Листи до Т. Г. Шевченка, с. 77). В действительности там шла речь не о «бунте киргизов», а о революционных событиях в Европе.

...Обручев смешал меня с братом Василием. — Генерал-губернатору В. Обручеву была хорошо известна причастность Ф. Лазаревского к делу Шевченко. В рапорте Обручева военному министру А. Чернышеву от 23 мая 1850 года было обращено внимание на найденные среди изъятых у Шевченко бумаг «письма двух братьев Лазаревских... Из переписки видно, что некоторые письма для Шевченко пересылались к упомянутым Лазаревским и чиновнику той же комиссии Александрийскому». Эти сведения были повторены также в справке, представленной военным министром царю 5 июня 1850 года и в его же письме начальнику III отделения А. Орлову от 8 июня 1850 года. В объяснении, данном Обручевым шефу жандармов 25 июня 1850 года по поводу разглашения подробностей секретного следствия над Шевченко, он указывал, что известил министра иностранных дел о нежелательности допускать на более высокую должность в Пограничной комиссии «советника Лазаревского, оглашаемого в связях и переписке с рядовым Шевченко, состоящим под строгим надзором начальства» (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 189, 190, 192, 195, 207).

А в Петербурге... я, как Шевченко, человек маленький... — При всей утрированности такого сопоставления Обручев действительно имел неприятности по службе в связи с доносом Исаева. То, что он известил о следствии над Шевченко не только военного министра А. Чернышева, но и министра иностранных дел К. Нессельроде, которому была подчинена Оренбургская пограничная комиссия, вызвало неудовольствие начальника III отделения А. Орлова, и он пожаловался царю, требуя запросить у Обручева объяснений, на каком основании была нарушена секретность ведения следствия (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 188).

...с строжайшим предписанием... следить за ним. — По секретному приказу Обручева от 21 мая 1850 года командир 5 линейного батальона в Орской крепости должен был принять к Шевченко строгие дисциплинарные меры (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 188).

Просидев в Орском каземате более месяца, по приговору военного суда Шевчен-/513/ко был отправлен в Новопетровское укрепление... — В Орскую крепость Шевченко прибыл 1 июня 1850 года. Пока велось следствие он находился под строгим арестом на гауптвахте с 24 июня по 9 августа 1850 года «в одном каземате с колодниками и даже клеймеными каторжниками» (Т. 5. — С. 31). «Военного суда» над Шевченко не было; юридическим основанием его новой ссылки стало вновь подтвержденное личное распоряжение царя отдать Шевченко под строгий надзор с запрещением писать и рисовать, а также одобренное военным министром предложение командира Отдельного оренбургского корпуса о переводе Шевченко в Новопетровское укрепление (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 237 — 240).

Приказ о зачислении Шевченко в 1-й линейный батальон (командование которого находилось в Уральском укреплении, а две роты — в Новопетровском) издан 5 сентября 1850 года. По дороге из Орска 3 октября 1850 года Шевченко на несколько часов заезжал в Оренбург, где виделся с друзьями. 8 октября он выехал из Уральска в Гурьев, 14 октября почтовой лодкой был отправлен из Гурьева в Новопетровское укрепление, куда прибыл 17 октября 1850 года.

По поводу злосчастного письма Сергея Левицкого... — Речь идет о письме С. Левицкого к Шевченко от 6 марта 1850 года из Петербурга, изъятом у Шевченко во время обыска (Листи до Т. Г. Шевченка, с. 78 — 79). Под Карлом Ивановичем подразумевался царь Николай I, однако благодаря тому, что в письмах С. Левицкого и художника А. Чернышева от 29 марта 1850 года упоминался также другой Карл Иванович — «добрый и искренний немец» Герн, следователям не удалось раскрыть, о ком идет речь: в официальном докладе III отделения от 9 июня 1850 года указано, что «Карлом Ивановичем они называют какого-то Герна» (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 198).

...окончившийся для Головка весьма трагически. — Головко Николай Алексеевич (1825 — 1850) — магистр математических наук в Харьковском университете. Во время ареста в Петербурге оказал вооруженное сопротивление, однако, не попав в жандармского полковника Левенталя, застрелился сам. По этому поводу Николай I выговаривал жандармам, что они поступили глупо, «ибо не должно было его допускать схватить оружие» (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 201).

...хотя арест не повлек за собой никаких последствий для его службы... — После недолгого заключения С. Левицкий был освобожден из-под ареста, но над ним был установлен негласный надзор. Умер он не «через два года», а в начале 1855 года. К следствию привлекалась также сестра С. Левицкого.

...не видал его до 1857 года... — Дата приведена мемуаристом ошибочно: после ссылки Шевченко прибыл в Петербург и остановился на квартире у М. Лазаревского 27 марта 1858 года.

...вследствие испытанных им на родине неприятностей... — Речь идет об аресте Шевченко летом 1859 года вблизи Канева и о вынужденном отъезде с Украины.

...портрет нашей матери... — Портрет Лазаревской Афанасии Алексеевны (1801 — 1879), матери братьев Лазаревских, нарисован в Гирявке 22 августа 1859 года (Т. X. — № 45). Ныне хранится в ГМШ.

Из Гирявки мы выехали вместе. — Шевченко находился в Гирявке у Лазаревских с 21 по 25 августа 1859 года. /514/

Попередня     Головна     Наступна