[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 234-236; 517-518.]

Попередня     Головна     Наступна

К. И. Герн

Т. Г. ШЕВЧЕНКО

Общее горе сближает людей! Я не считаю вас чужим, мой добрый знакомый незнакомец; как могу и насколько могу, исполню желание ваше о доставлении сведений о времени бытности нашего дорогого покойника Тараса в Оренбургском крае. Так как сведения эти предназначаются его друзьям, то, вероятно, за подробности на меня сердиты не будете. Многие из них, без сомнения, вам уже известны из изустных рассказов покойника.

Тарас прибыл в Оренбург летом 1847 года, с приказанием назначить его на службу в одну из отдаленных крепостей; выбрали крепость Орскую, куда он тотчас же отправился. Первый сообщил мне об этом полусумасшедший наш начальник штаба Прибытков, у которого, по болезни его, я занимался. «Вообразите себе, Карл Иванович, какого господина к нам сегодня прислали: ему запрещено и петь, и говорить, и еще что-то такое! Ну как же ему при этих условиях можно жить?»

Хотя я впоследствии узнал, что запрещение касалось вовсе не пения, но, сознавая, что жить действительно ему будет трудно, отправился к добрейшему бригадному генералу, Лонгину Иванови-/235/чу Федяеву, и вместе с ним настрочили послание к командиру батальона, в который назначен был Тарас, майору Мешкову, прося его, чтобы он обратил особенное внимание на несчастного сосланного и помогал ему, в чем может.

Мешков понял просьбу нашу по-своему: принялся самолично, по нескольку часов в день, мучить бедного Тараса солдатскою выправкой, учебным шагом в три приема и другими тонкостями строевой науки, выбиваясь из сил, чтобы образовать из него хорошего фронтовика. Пытка эта продолжалась до весны 1848 года, в которую доброму Алексею Ивановичу Бутакову удалось прикомандировать Тараса к команде, назначенной для плавания по Аральскому морю.

Пробывши в экспедиции этой без малого три года, Тарас привез с собою множество эскизов, снятых им во время пути степью и во время плавания по морю, частью карандашом, частью же слегка тронуты акварельными красками, где понадобилось выразить особенности степного колорита. Он воротился уже не в Орскую, а прямо в Оренбург; жил сначала вместе с Бутаковым, а по отъезде Бутакова в Петербург перешел жить ко мне.

Что за чудная душа у этого Тараса!

Живя у меня, он много рисовал, в особенности портреты, и сделал несколько превосходных пейзажей акварелью из привезенных с Аральского моря эскизов; начал масляными красками писать портрет мой и жены моей. В числе посетителей его довольно часто навещал Левицкий, с которым они в два голоса пели малороссийские песни. Кажется, брат ваш Федор тоже принимал иногда участие в этих импровизированных концертах; но я не слыхал ничего восхитительнее этого пения.

Не долго утешались мы: опять подула на бедного Тараса невзгода! Какой-то подлый человек написал губернатору донос о том, что Тарас рисует. Предупрежденный друзьями, он успел скрыть-следы рисования, причем мой несчастный портрет был сожжен; но донос этот имел два бедственных последствия: найдено было письмо Левицкого, писанное в весьма неосторожных выражениях, по которому бедный впоследствии сильно пострадал, и самого Тараса опять перевели на Сырдарью, а потом в Новопетровское укрепление на Мангышлаке. Много он тут перенес горя и скуки!.. Сначала напуганное начальство строго смотрело за тем, чтобы он не писал и не рисовал; но потом строгости эти смягчились и, как мы узнали, он успел несколько превосходных акварельных и рисованных сепией картин переслать в Малороссию, откуда, по горячему сочувствию преданных друзей, притекали к нему и средства к жизни. Он, впрочем, жил постоянно так скромно, что ему немного было надобно.

Оттуда я получил от него превосходный акварельный рисунок песчаного бурана в Мангышлакской пустыне, который храню, как единственную оставшуюся у меня дорогую память о покойном; все бывшие у меня на сохранении эскизы, бумаги и книжечку с малороссийскими его стихотворениями я ему возвратил. Осталось только черновое письмо его к Жуковскому, писанное в весьма грустном расположении духа, пред отправлением в Новопетровское укрепление. В конце письма я вам сниму копию с этого документа, в котором так рельефно выражено положение несчастного страдальца /236/ и сетование на К. П. Б. (вероятно, Карла Павловича Брюллова)... В Новопетровском укреплении Тарас попытался лепить. Первый опыт были два барельефа: один изображал внутренность киргизской кибитки, с двумя сидячими фигурами — мужчиной и женщиной; другой — молящегося спасителя; несколько отливок этих барельефов он прислал оренбургским своим друзьям; а мне — самые формы их. К сожалению, я их не взял с собою в Орду, а оставил у себя на хуторе; а то бы можно было на намять друзьям его отлить этих барельефов сколько угодно. Впрочем, время на это еще не ушло: когда-нибудь же бог даст мне вернуться домой и вырваться из этой мертвой пустынной Орды, в которую, вероятно, за какие-нибудь тяжкие грехи мои судьба меня засадила.

Пред отправлением в Новопетровск Тарас, сидя уже под арестом на гауптвахте, узнал о существовании в Оренбурге бедного мещанина Хлебникова с необыкновенным дарованием к живописи; добрался до него, удостоверился в действительно замечательных способностях этого молодого человека и, отъезжая, передал его на мои руки. К сожалению, мы могли помочь Хлебникому только материальными средствами: он впоследствии был освобожден мещанским обществом, сделан учителем рисования в уездном училище и с горем пополам существовал, поддерживая крайне бедное свое семейство. Во время последней бытности моей в Оренбурге, осенью прошлого года, я видел Хлебникова и узнал от него, что он успел наконец собрать несколько деньжонок, чтоб отправиться в Петербург и там. с помощью Тараса, поступить в Академию художеств. Застал ли бедный человек этот Тараса еще в живых, и что с ним делается, и как он успел себя пристроить, я не знаю, потому что не получил от него обещанного письма из Петербурга. Если он у вас не был, то отыщите его, пожалуйста. Могу вас уверить, что покойник принимал в нем самое искреннее участие и, помогая этому несчастному бедняку, мы исполним заветную мысль Тараса, и он нам за это с того света спасибо скажет. Вы и мне дайте возможность участвовать в этом добром деле.

К. И. Герн

Т. Г. ШЕВЧЕНКО

(С. 234 — 236)

Впервые опубликовано в ж. «Русский архив» (1898. — Кн. 3. — № 12. — С. 550 — 555) с подзаголовком «Письмо К. И. Герна к М. М. Лазаревскому» и датой: «12 апреля». Публикация Н. М. Терехова. Печатается по первой публикации.

Воспоминания представляют собой ответ К. Герна на письмо М. Лазаревского с просьбой поделиться сведениями о встречах с Шевченко в период ссылки. Перепечатывая воспоминания Герна, ж. «Киевская старина» (1899. — № 2. — С. 67 — 73) сопроводил их примечанием от редакции: «...считаем не лишним добавить, что хотя год в этом письме не означен, но несомненно, что оно писано в 1861 году, когда под свежим впечатлением смерти поэта друзья его начали заботиться о собрании материалов для биографии Т. Г. Шевченка. Как видно, тогда же обратился М. М. Лазаревский к полковнику К. И. Герну, служившему в Оренбурге, с просьбою сообщить, что он знает об оренбургской жизни поэта. Все эти сведения собирались для напечатания их в издававшейся тогда «Основе». Каким образом любопытный ответ Герна, заключающий в себе, кроме того, такое интересное письмо Шевченка к поэту Жуковскому, попал не в «Основу», а в руки неизвестного нам г. Терехова — объяснить не умеем, зная всю ревность М. М. Лазаревского к памяти дорогого ему поэта... Во всяком случае нельзя не поблагодарить почтенного редактора «Русского архива» за обнародование этих двух интересных писем».

Посылая М. Лазаревскому свои воспоминания, К. Герн присовокупил к ним также копии с писем Шевченко к Жуковскому и к неизвестному Герну — официальному лицу в Петербурге, черновики которых хранились у него. Как установлено А. А. Лазаревским (см.: Рад. літературознавство. Наукові записки: № 7 — 8. — 1947. — С. 107 — 113), речь шла о двух черновиках письма Шевченко к Жуковскому, написанного между 1 и 10 августа 1850 года, и черновике письма Шевченко к Дубельту от 10 января 1850 года; ныне эти автографы Шевченко не известны, однако, принимая во внимание, что текст упомянутых писем Шевченко опубликован (Т. 6. — С. 63 — 64, 426, 292), соответствующая часть письма К. Герна к М. Лазаревскому здесь не перепечатывается.

Прибытков Павел Иванович — генерал-майор, начальник штаба Отдельного оренбургского корпуса до 1849 года. За его подписью был издан приказ о зачислении Шевченко в 5-й линейный батальон, размещенный в Орской крепости.

...какого господина к нам сегодня прислали... — Хронологическая неточность в воспоминаниях Герна: его не было в Оренбурге в начале июня 1847 года, когда туда доставили Шевченко, поскольку с 15 мая по 12 августа он сопровождал В. Обручева в инспекционной поездке по степным укреплениям (см.: Большаков Л. Літа невольничі, с. 26). Очевидно, письмо в Орскую крепость с просьбой облегчить положение Шевченко было написано после возвращения Герна в Оренбург. Впервые Герн мог встретиться с Шевченко в начале мая 1848 года, перед выходом транспортов Аральской экспедиции из Орской крепости или по пути из Орска в Карабутак.

...майору Мешкову... — В июне 1847 года, когда Шевченко попал в Орскую крепость, Д. Мешков был еще капитаном; майорское звание присвоено ему позже. Попытки отдельных публикаторов воспоминаний Герна опротестовать сведения о грубом отношении Мешкова к Шевченко (см.; например, «Киевская старина», — 1899. — № 2. — С. 67 — 73) — безосновательны.

Пробывши в экспедиции этой без малого три года... — Шевченко находился в Аральской экспедиции с 11 мая 1848 по 31 октября 1849 года.

...по отъезде Бутакова в Петербург перешел жить ко мне. — Вернувшись в Оренбург, Шевченко сначала жил на квартире А. Бутакова, оформляя материалы экспе-/518/диции, затем — во флигеле дома Герна в Голубиной слободке (ныне ул. Казаковская, 43).

Какой-то подлый человек напасал губернатору донос... — Герну, несомненно, было известно, что донос был написан прапорщиком Исаевым.

...Тараса опять перевели на Сырдарью... — Неточность в воспоминаниях вызвана тем, что Герн доверился упоминанию «меня посылают опять на Сырдарью» в письме Шевченко к Жуковскому, написанном еще до ареста 1850 года (Т. 6. — С. 64). Как известно, после этого ареста Шевченко находился в заключении в Орской крепости.

...я получил от него превосходный акварельный рисунок песчаного бурана в Мангышлакской пустыне... — Судьба этой акварели, как и других рисунков и автографов Шевченко, оставшихся в семье Герна, ныне не известна. Получив переданную ему из Новопетровского укрепления акварель Шевченко, Герн попытался воспользоваться ею как поводом для еще одной попытки возбудить ходатайство об облегчении судьбы ссыльного художника. Однако, как писал Герн в конце своего письма к М. Лазаревскому от 12 апреля 1861 года, «покойный граф Василий Алексеевич Перовский, на которого мы так много надеялись за Тараса, при назначении его к нам генерал-губернатором, решительно отказался от всякого к нему участия. Между тем граф был человек истинно великодушный и с ангельски добрым сердцем. Когда я ему показал подаренный мне Тарасом рисунок «Буран», то он мне, между прочим, сказал: «Мне Чернышев (художник) еще в Петербурге говорил о Шевченке, и я готов был сделать для него все, что можно, — попросил для этого у Дубельта подлинное о нем дело, прочел его сам от доски до доски и убедился только в том, что мне за него вступиться и просить об нем государя нельзя! И вас прошу вперед меня никогда ни о чем до него касающемся не просить; я уже это и Глебову, и Середе, и Павлову сказал». (Русский архив. — 1898. — Кн. 3. — № 12. — С. 550 — 555). Это свидетельство Герна, с одной стороны, раскрывает мотивы, вследствие которых В. Перовский отказался помогать ссыльному Шевченко, а с другой, позволяет расширить представление о круге лиц, которые не только сочувствовали Шевченко, но и стремились так или иначе помочь ему. Кроме самого Герна, к ним принадлежали и упомянутые в его письме Глебов Павел Николаевич (род. в 1823 г.) — старший чиновник для особых поручений при генерал-губернаторской канцелярии, прибывший на службу в Оренбург из Киева и, возможно, еще там получивший определенные сведения о Шевченко; чиновник той же канцелярии Середа Николай Акимович (1830 — 1893) — судя по фамилии, украинец по происхождению; оренбургский врач Павлов Иван Васильевич (1832 — 1904), во время обучения в Московском университете принимавший участие в кружке Грановского, а впоследствии поддерживавший связи с Герценом, Некрасовым, Салтыковым-Щедриным, Плещеевым и др., сам выступавший как литератор и журналист.

В Новопетровском укреплении Тарас попытался лепить. — Шевченко начал заниматься скульптурой в обход царского запрещения рисовать. Присланные им в Оребург барельефы и формы для их отливки не сохранились (см.: Чабров Г. М. До питания про скульптурні твори Шевченка // Збірник праць VII наукової шевченківської конференції. — К., 1959. — С. 133 — 140).

...бедного мещанина Хлебникова... — Хлебников Николай Петрович (род. в 1830 г.) — художник-самоучка, впоследствии (1868 г.) поручик вспомогательного военного формирования — Оренбургского губернского батальона. Поступить в петербургскую Академию художеств ему не удалось. Нарисованный им «Портрет бухарца» имеется в альбоме Обручевых, хранящемся ныне в ГМШ. /519/

Попередня     Головна     Наступна